Сергей Елеев

    Сергей Елеев

      Ему было всего всего 37 лет.  Не по годам мудрый, умеющий видеть сквозь   пространство, заглядывать в параллельные миры, из каждой   реальной вещи создавать символы времени, он мог быть только Художником,   Мастером слова!

Писателем   настоящим!

Литераторы   Прикумья.

Ветер   плавно клонил к земле высокую траву и шелестел в косматых дебрях вековых   величавых деревьев. Его руки ласково перебирали их спутанные волосы. Иногда   что-то волновало его, и он, забывшись, дёргал своих разговорчивых друзей   слишком сильно. Они стонали от боли, а он выл от бессилия и метался из   стороны в сторону.

Иногда…

Но   век от века он становился мудрее. Ему совсем не хотелось прерывать их   быстротечную жизнь, полную разочарований. Нет. Ему хотелось открыть им   свободу, хотелось, чтобы они могли подняться высоко, до самого неба и   разлиться синевой над миром и… Но лишь листья слышали его, лишь им дано   было принять его дар, его голос, его нежность. И приходил час, когда   бросались они в его объятия, и летели над землёй, и неслись в неизвестность.   Не важно, что потом они падали. Не важно. Зато они летели, они знали, что   такое полёт, что такое небо. И ещё ни один из них не пожалел. Хотя это небо   было всего лишь коротким вздохом до земли — всего лишь падением.

Но   и оно — оно тоже полёт.

И   ветер шептал стихи и тихо напевал песни, и плавно клонил к земле высокую   траву.

Как   тяжелы намокшие от росы стебли трав. И как огромны росинки, в которых   отражается весь мир.

Сейчас   они сорвутся…

И   начнется их вечный полет.

Время   и тень.

Роняет   солнце мою тень на ослепительно белый песок.

Время.   Ты неумолимо ползешь вперед по раскаленному добела океану жизни.

Время.   Ты сыпешься под ноги алой пылью памяти. И остаешься позади моим прошлым. И   летишь вперед… Летишь. Серпантином дороги до самого горизонта. Чтобы   перегнуться через край неба, да сорваться черным вороном в эту ослепительную   бездну небытия и начала.

Я   люблю тебя.

И   ненавижу. И боюсь.

И   сегодня мне как-то не по себе. Словно вкусил молодого вина, но перебрал. Изрядно.   В голове все шумит и шумит, а перед глазами качается да кружится. Будто ветер   вокруг. И клонит он к земле высокий камыш. Коричневые головы его слегка   кивают, а листья шепчут, и вода у самых ног приговаривает.

Ну   что мне сказать ей в ответ?

Я   хватил ладонью по столу. Песочные часы жалобно вскрикнули и угрожающе   наклонились. Дыхание остановилось. Время насторожилось. Рука молниеносно   бросилась вперед, чтобы спасти…

Спасти   время.

Успела…

К   счастью?

Не   знаю.

Да   что, черт возьми, происходит? Реальность стала какой-то натянутой, как   струна, и прозрачной, словно подмененной. Кажется, вот-вот лопнет. И что   будет тогда?

Не   знаю. Не знаю. Может быть, рухнут все постулаты мира, все привычные  законы, привычная мораль.

Может   быть, придет смерть… раздвинет старуха в чёрном плаще рванные обгорелые   края реальности и стукнет негромко костлявой ногой. Усмехнется беззубым ртом,   да поднимет кривую косу.

Я   сгреб пальцы в кулак. Ногти противно скрипнули по лакировке стола. Кусочек   лака вонзился под ноготь.

Я   отдернул руку.

Время   — ты неумолимо.

Капелька   крови упала на стол; и тяжелый вздох.

Но   я так и не смог понять.

Или   просто заблудился я здесь?

Только   предметы и лица ползут бессмысленно, как песок в песочных часах.

Незыблемо   и бессмысленно.

Просто   сегодня я увидел тебя, время.

И   ты почти остановилось.

И   я почти умер…

Почти.

Зеркало   

Привет.   Ты спишь? Ну, наконец-то. Покрепче закрой глаза. Когда ты не видишь то, что   вокруг — ты можешь увидеть меня. О, мой друг, ты даже не представляешь, как   ты запутался в этой жизни, как погряз в её суете. Мир съел тебя почти совсем.   Ты даже не помнишь тех дней, когда лето было бесконечно, а зима так   пронзительна и чиста. Ты забыл даже собственный смех. Забыл, как подолгу   наблюдал за муравьями, и они не казались тебе бездарными винтиками в мировой   ма­шине. Наоборот, они были переполнены значимости. Каждый. Ведь ты мог   видеть их индивидуальность. Ты просто дружил с ними. По-настоящему. Теперь ты   уже не знаешь такой дружбы даже с людьми. Теперь ты чаще завидуешь друзьям   или желаешь подруг. Или насмехаешься над теми и другими. Но чаще тебе бывает   просто не до них. Жаль. А помнишь радугу в полнеба? Ты ещё хотел на ней   прокатиться. Ты даже собрал бутылку кузнечиков, чтобы они стрекотали там, в   небе, и наполняли весельем весь мир. А помнишь…

Прости,   прости. Ты прав — это больно вспоминать… или просто некогда. Ты прав,   конечно, прав: надо жить в реальности, надо жить сегодня. Только признайся   честно: чего-то тебе в этом «сегодня» не хватает. Правда?

Конечно,   ты можешь выпить пивка или чего покрепче. Чуть не забыл: хорошо помогают   сигареты, или уже нет? Кстати, если курить одну за одной, то можно сэкономить   на спичках. А ещё тебе всегда готов помочь психотерапевт. Или, в более острых   случаях — психиатр. Они обязательно помогут тебе запрятать твою боль   подальше, в могилу снов. А ещё можно выпить таблеток. И забыться, потеряться,   провалиться в беспамятство — снять стресс. Это просто. Куда уж проще. Ведь   найти сегодня то, что потерял вчера, невозможно. То было детство — сказка. А   это… Провались оно «это»! От двойственности желания жить и желания умереть   сердце разрывается пополам, и ты уже боишься ночи. Нет, нет, я знаю, ты не   боишься смерти. Тебе плевать и на смерть, и на жизнь. Впрочем, на такую жизнь   можно и плевать. Я знаю, знаю: когда нечего терять — не за что и держаться.   Ты больше не видишь красоты. Ты даже в неё не веришь. Хотя когда-то дышал ею.   Когда-то ты не мог себя представить иначе, без неё.

Я   знаю — ты не боишься смерти. Но ты избегаешь ночи. Хотя не ночь тебя страшит,   нет. Всего лишь сон. Ты прячешься от него в ночных клубах, на званых вечерах,   в чужих постелях. А утром приводишь себя в порядок таблетками, крепким кофе и   сигаретами, и плюёшь, глядя в зеркало, белую зубную пасту с капельками крови   от разодранной десны.

Ну,   что ты. Что же ты?.. Ты бежал от сна, смело приняв своё забытье как спасение.   Убежал от встречи со мной. Это не ново. И ты не одинок в этом побеге. Только   это всё бессмысленно. Ты убежал не от меня, нет — от себя.

Ты   спрятался от прошлого — от того, чем оно было на самом деле. Ты убежал от настоящего.   Как всегда. Ты стал на день старше, на шаг дальше, и на целую вечность   безразличнее.

Так,   день ото дня, опустошаясь, ты умираешь ещё до смерти по собственному выбору.   Умираешь… И я не могу тебе помочь, прости. Ты выбрал это сам. Но я буду   рядом. Рядом…

Мой   друг, я буду с тобой до конца. До последнего твоего вздоха. Я буду держать   твою руку, когда сердце будет остывать, и кровь перестанет течь по твоим   жилам. Я буду смотреть в твои стекленеющие глаза, даже когда их закроют. Я…   поцелую твоё сердце. В последний раз.    Последний.… А потом я уйду по той огромной радуге. Кататься… Мой   друг. И отпущу кузнечиков. Ладно? Мне так хочется посмотреть, мне так хочется   послушать, как будет петь весь мир. А ещё я хочу сесть на радугу и поболтать   ногами, умирая от смеха, вспоминая одного глупца, который отказался от   красоты, но всегда плакал о ней…

О,   мой друг. Тебе нужно всего лишь рассмеяться. Как ребёнку: без причины, без   цели. Просто так. Поверь — это всё.

Всё!

Пока.

Ты   спишь? Так проснись же скорей.

Голос.

Голос   был такой одинокий. Иногда он смеялся, иногда шутил, но чаще он просто пел.   Его странное необычное пение не доходило до моего высокоинтеллектуального,   напыщенного величием человеческого достоинства, сознания. А зачем? Ведь в   этом пении не было слов. Совсем. Просто сочетания звуков… Ну, как же их   можно понять? Ум отказывался воспринимать это. Сначала он даже отказывался   называть его пением. Сначала он старался игнорировать его, но вскоре понял,   что не в силах больше скрывать своего раздражения. И это все оттого, что   голос появлялся в самые неожиданные моменты. Вот, например, говоришь о   чем-нибудь важном и… Мысли сбиваются, путаются, разговор становится   каким-то,  неожиданным, и заканчивается   всегда не так, как хотелось бы.

Я   устал слушать этот голос. И, чтобы отвлечься от него, я вдруг запел сам.   Сначала у меня плохо получалось — и голос смеялся надо мной. Но в его смехе   не было ни сарказма, ни злости. В нем была только искренняя радость, как у   детей, когда они смеются, глядя на солнце и вытягивая к нему свои маленькие   ручонки. И… И я вошел во вкус. Пение стало разнообразить мою скучную   размеренную жизнь, даже как-то оживлять ее. Странно.  Это так странно, когда ты поешь просто так.   Это необычно. Когда настроение плохое — я пою что-то грустное; когда хорошее,   то петь хочется весело, а когда я дымлюсь от гнева — у меня получается рэп, и   тогда гнев превращается в смех, а иногда в слезы. 0-ля-ля! И голос больше   меня не раздражает. Совсем. Я подружился с ним. Теперь мы поем дуэтом.

Дуэтом?

Однажды   ночью, во сне, я никак не мог понять, кто есть кто. Кто голос, а кто   «я». А потом я вдруг перестал различать, где сон, а где явь. Мне   стало страшно. И тогда я перестал петь. И голос тоже замолчал. Он… Он   просто потерялся среди яркого света, в котором я стоял. Я долго ждал его, но   он не возвращался. И лишь, когда я заговорил — Я ПОНЯЛ, ЧТО я и есть ГОЛОС.

Как   же трудно достучатся до самого себя. Как же трудно слушать и услышать.

Эй!   Ты меня слышишь? Закрой глаза. Слышишь тихий посвист, а теперь: «тики-тики-так.»   А? Тебе пора.

Многие   не понимают меня, потому, что отказываются понимать, многие не слышат, потому   что забыли, как это делать. Но есть и те, с кем мне хочется смеяться, и   плакать, и даже петь. «О-ля-ля».

Как   птицы.

Мои   слова медленно улетают, словно стаи перелетных птиц, словно стая осенних   листьев. Последний ветер нежно снял с меня одежду, и хоровод журавлей,   плачущих осенним дождём, и мечущихся по бескрайности небесного океана, вдруг   перестроился, и вот уже огромная стая шелестит тишиной и серым дождем.

И   летят, летят, летят мои слова.

Бегут   по небу бесконечными потоками и касаются вас, ваших рук. Они ложатся на ваши   плечи, легко, прохладно. Вы не видите их, не слышите. Как можете вы видеть   птиц, которые уже улетели? Лишь сердце ваше бьётся слишком быстро. Лишь оно   ещё слышит их. Чувствует.

Иногда   оно даже останавливается. От волнения, от бесконечного восторга, от сияния   звёзд… Выпейте таблетку. Или нет, лучше капли. Они быстрее помогают. Ведь   это так страшно, когда ты свободен. Это просто ужасно.

Только   сердце может понять, каково это — утерять крылья.

Только   сердце слышит. Знает, каково лететь в этой бесконечности.

Ведь   оно — слово.

Прислушайтесь.