Светлана Бирюкова     

 

БУДЕННОВСКИЙ КРЕСТ

главы из книги печатаются

по многочисленным просьбам читателей

 

НИКТО НЕ МОГ ДАЖЕ ПОДУМАТЬ…

Шестьдесят лет прошло с тех пор, как закончилась последняя война.  Несколько поколений россиян, родившихся в мирное время, даже подумать не могли, что однажды война придет прямо к порогу их дома. Если наша армия уже в семидесятые годы была заражена инфекцией разложения, за исключением разве, что элитных частей, а в восьмидесятые перестала быть боеспособной, то что говорить про мирных граждан. Кто готовил нас к нападению бандитов среди белого дня? Кто учил нас выживать без еды и воды? Кто подготавливал нашу психику к ужасам расправы над беззащитными женщинами и детьми? И кто из нас до 1995 года мог представить, как глубоко безразлична для нашей власти  наша судьба? Все это мы вынуждены были познавать уже, когда окунули нас с головой в водоворот событий, и мы, как щенки, которых бросили в воду, утопая, барахтались и выплывали, как могли.

Десять лет прошло с тех страшных июньских дней. Сколько  страстей отбурлило за эти годы?! Что-то унесла река времени, что – то отболело и осело на дно души, но есть такие раны, которые не заживают. Боль лишь притупилась. И стоит слегка коснуться их,  боль оживает с новой силой.

Спустя десять лет многое видится по-другому, и многие из нас даже готовы простить тех, кто повинен в наших бедах. Есть такое в российской душе – махнуть рукой на недругов, мол, Бог им судья. Особенно если в недруги попало собственное правительство. Ну что ж, может, и пора  простить и отпустить боль, по крайней мере, стоит попробовать.

Но прежде так хочется, наконец, знать, кто же те недруги. Чеченцы? Милиция? Военные? Краевая власть? Федеральные спецслужбы? Министры? Депутаты? Черномырдин? Ельцин? Американцы?.. Вопросов у буденовцев много,  и на них за десять лет так никто и не сумел дать ответ. Ничего не понявшие, исстрадавшиеся люди и спустя десятилетие клянут всех подряд и  думают только об одном: как забыть июньский кошмар. Но мы, те, кто рядом, кто ежедневно видит страдания близких людей, имеем ли мы право — забывать? Нет!

Память должна жить! Память о тех, кто навсегда остался лежать на городских улицах, в окровавленных коридорах и лифтовых шахтах расстрелянной больницы, кто остался жить с незаживающей раной, в городе Святого Креста, распятом за чужие грехи.

Память  о Буденновске должна остаться, как осталась память о Бресте, первым принявшем удар фашистских захватчиков. Буденновск стал «Брестом» в новой войне, в войне против общепланетного Зла, в войне, у которой нет линии фронта, нет тыла. Передний край сражения повсюду: на каждой улице, в каждом доме,  в каждой душе. И покой нам только снится…

 

 

 

ГДЕ БЕДА БЕРЕТ СВОЕ НАЧАЛО?                 

 

Есть в природе закон, объясняющий, почему происходит то или иное событие, закон о причинах и следствии. А в Библии говорится: «…и воздам каждому из вас по делам вашим».

«За все
платить придется в этом мире» – этот стих пришел однажды мне, человеку еще не познавшему веру, и стал для меня открытием. С тех пор множество раз убеждалась, что платим мы за всё и все. За корысть, зависть, злобу получаем душевную маяту, за доброту, милосердие, щедрость – душевный покой. А бывает, одни своими страданиями оплачивают жизнь, успех и счастье множества других.

За что же заплатил Буденновск?

Чтобы это понять, нам надо заглянуть назад и вниз по лестнице времени, пролистать историю войн, отыскать истоки терроризма, понять причины пренебрежительного отношения власти к собственному народу, к самой главной ценности  – Жизни, и к жизни  человека в частности. Но не думайте, что сейчас, в этой книге,  вы прочитаете готовые ответы, такие ответы, которые предстанут истиной для вас. Вашу истину вы должны найти сами. А я могу представить вашему вниманию только свои размышления. Вы можете принять к сведению, можете со мной согласиться, поверить мне, а можете начать свои поиски.

У каждого города, как и у человека, своя судьба. Счастливая или трагическая, незаметная или яркая. Нашему городу по велению рока испокон веков суждено, время от времени, переживать страшные потрясения, весть о которых разносится по всему миру. Обитатели нашего города, как в глубокой древности, так и ныне, испытывают на себе действие мощных злых сил. Зло не всегда исходит  извне. Оно  живет и  внутри, и совершает свои черные дела в те моменты, когда мы, ослабев, теряем бдительность.

Снова птица ночи прокричала.

Силы зла она сейчас разбудит,

И пойдут они гулять по людям,

Зарождая в душах тьмы начало.

Где от крика разум не проснется,

Там наивность растворяет двери,

Под «овечьей шкурой» тьма вольется

В наши души, полные доверья.

Ты твердишь: «Как много злобы в душах!

Где она берет свое начало?»

Помнишь? Птица ночи прокричала…

Так за что же заплатил Буденновск? На мой взгляд, за то, что вовремя не услышали мы тревожный крик «птицы ночи», за то, что мы, рядовые горожане, как обычно слишком доверились «батюшке царю», надеясь, что нас защитят наши «защитники отечества». Поплатились мы и за то, что  допустили в свои души посланников тьмы. Наша Судьба слита с Судьбой города, роковой Судьбой нашего города, которую можно проследить, если внимательно всмотреться в страницы истории, вслушаться в голоса времен. Все, что случалось и случается с нами — это наш Крест, и нести его нам и нашему Городу, лучше, если  с достоинством и смирением. И тогда, возможно, мы заслужим в награду МИР и ЛЮБОВЬ.

 

 

КОМУ  НУЖНА  ВОЙНА ?

 

Вы спросите: а какое отношение  все этот вопрос имеет к Буденновской трагедии? А такое, что Буденновская трагедия имеет прямое отношение к войне в Чечне. А война в Чечне имеет прямое отношение к тем силам, КОТОРЫЕ ХОТЕЛИ БЫ ВЗОРВАТЬ КАВКАЗ, которые не учитывают уроки прошлого, стремятся в угоду сиюминутной выгоде переписать  историю.

Эти силы во все времена развязывали войны, чтобы поживиться  богатствами за счет жизни самых наивных и чистых, самых честных и смелых людей, не важно какой национальности. Они погибали, а темные силы пользовались благами.

Эти силы уже в новейшей истории разжигали «горячие точки», они способствовали рождению в Чечне бандитского анклава, которому стало тесно в своем «котле», и он выплеснулся на соседние территории, затягивая в свое мутное и разрушительное течение ранее совершенно мирных людей. (Известно, что среди боевиков, захвативших Буденновскую больницу, был чеченец, работавший ранее завклубом). Примеров можно привести много.

И тут рок, висящий над нашим городом, опять сыграл свою роль. Пятьсот сорок километров проехали боевики по Дагестану, Нефтекумскому,  Левокумскому районам беспрепятственно, и надо же было именно в Буденновске свершиться трагедии!

«И никто, конечно, не мог дать ответа на самый главный вопрос: как сотня до зубов вооруженных боевиков смогла проникнуть из неприступных гор южной Чечни, якобы контролируемой федеральными войсками, и добрых полторы сотни километров двигаться по Ставропольскому краю, где блок -посты ОМОНа стояли в визуальной близости друг от друга; а затем фактически захватить русский город и несколько часов держать его под своим контролем; захватить, как тогда еще считали, несколько сотен заложников и забаррикадироваться с ними в городской больнице. Было совершенно очевидно, что все многочисленные спецслужбы были полностью захвачены врасплох, несмотря на то, что сам генерал Дудаев много раз предупреждал, что намерен перенести войну на территорию России. Казалось бы, бесчисленные сотрудники ФСБ, МВД, военной разведки и контрразведки, затопившие, по их собственным уверениям всю Чечню, отслеживают каждый шаг дудаевских боевиков по мере «медленного победного шествия» федеральных войск по территории усмиряемой Чечни и регулярных спектаклей с водружением российского флага над обугленными руинами очередного села. Налицо был очередной провал спецслужб вообще, в Чечне– в частности», — писал в своей книге «Хроника чеченской войны. Шесть дней в Буденновске» Игорь Бунич.

 

А ведь за месяц до буденновских событий по территории Ставропольского и Краснодарского краев распространялись листовки, подписанные аббревиатурой НОРДОС («Независимый особый разведывательно-диверсионный отряд смертников»). В листовке говорилось: «Мы — воины Аллаха. И прежде, чем начать боевые действия, мы решили обратиться к народу России и довести до него наши цели и задачи…проведение терактов на территории России, подрывная деятельность, уничтожение стратегических объектов, живой силы и военной техники; а также есть план по ведению бактериологической войны: отравление водоемов, пастбищ. Если погибнет Чечня, то мы готовы погубить и Россию. Сегодня в Чечне убивают наших матерей, отцов, братьев и сестер ваши отцы и сыновья. И если они не остановятся, то и они узнают чувство, когда гибнут их близкие, ни в чем не повинные люди. Одумайтесь! Остановите эту войну и надвигающийся массовый террор…». Хотя эти листовки на протяжении месяца  уже гуляли по южным окраинам, ни Степашин, ни Ерин, ни Егоров о них не знали, и ознакомились с ними только в Буденновске, что очередной раз подчеркнуло «блестящую» работу наших спецслужб.

 

И странно: вопреки всякой логике, те, кто столкнулся с невиданным в мире до этих пор масштабом терроризма, оказался еще и под общественным «обстрелом». Прошедшие сквозь огонь, измученные болью, жаждой и голодом, эти люди оказались виновниками в глазах общественности за свершившееся злодеяние.

Работники Буденновской милиции, принявшие на себя самый первый удар, мало того, что были наказаны по служебной линии, но оказались главными «злодеями» и в глазах земляков. (Я не беру в расчет «уродов», без которых не одна семья не обходится). Кто-то упорно распускал в те дни самые невероятные слухи: о пьянке на Волчьих Воротах, об отсутствии в отделе оружия, об отсутствии начальника милиции на рабочем месте, о связи  с чеченскими боевиками, о любовницах чеченской национальности.

Медиков, пробывших под дулами автоматов шесть долгих суток, медиков, которые,  забывая о себе, поддерживали раненых, больных и слабых, на митинге  после освобождения какие-то бабушки обзывали «чеченскими подстилками». Кому-то надо было  наполненным болью людям, сделать еще больней.

Заложников, невинно заточенных за чьи-то грехи, стоявших под дулами бандитских автоматов с одной стороны и пулями своих же «защитников» с другой стороны, прокуратура, не дав даже опомниться, с усердием допрашивала так, будто это они ради своего удовольствия пошли в заложники.

Кто это делал? А те, у кого замараны руки в этом  «военном  дерьме»! Для чего? А для того, чтобы отвлечь народ от главных виновников. Есть соблазн немедленно назвать их по именам. Некоторые фамилии уже названы еще в 1995 году в президентских указах. От должностей освобождены многие, а вот под суд не отправлен никто. Значит и виноватых пока по закону мы назвать не можем. Хотя виновников вы сможете вычислить и сами, ответив себе на вопросы: «Кому было выгодно ослабление нашей страны? Кому было выгодно создание напряженности на Кавказе? Кому нужно было превратить Чечню сначала в рассадник зла, а потом бездумно, вредительски, предательски превратить наших солдат в «пушечное мясо», в упор расстрелять мирных и чеченцев, и русских? Кому было выгодно требовать новых и новых миллионов для восстановления Чечни, чтобы снова ее разрушать? Кто рапортовал перед новым 1995-м годом, что боевики заперты наглухо в тройном кольце, и беспрепятственно выпустил их в июне 95-го? Кто позволил им спокойно проехать 540 километров? Наконец, кто, посадив журналистов, приехавших в Буденновск со всего мира, под охрану, врал миру, что заложников в больнице несколько десятков вместо нескольких тысяч? И последнее. Кто предлагал заложникам написать заявления о добровольном вступлении в банду Басаева, передав образец его через переговорщиков? У заложников не было сомнения, что их готовы были уничтожить. А некоторые политики, приехавшие «поглазеть», даже не скрывали своего желания «взорвать Басаева вместе с больницей», а это значит и с тысячами ни в чем неповинных людей.

При желании можно составить поименную цепочку виновников Буденновской трагедии, а это, значит, назвать активистов, вожаков так называемой мировой «партии войны». А потом решить, как жить дальше. Мстить или прощать, требовать законного расследования и наказания виновников или все забыть. Прошло более десять лет. Пора решить и подвести какую-то черту.

А пока давайте вспомним, как все было и с чего все начиналось.

 

С  ЧЕГО  ВСЕ  НАЧАЛОСЬ

 

«А  В  БУДЕННОВСКЕ   СТРЕЛЯЮТ!»

 

Тот день, 14 июня 1995 года, был с самого утра жарким. Работая в огороде, я пыталась понять, отчего на душе неспокойно. К полудню палящее солнце загнало меня в дом, но уснуть, как обычно я делала в самую жару, не смогла. Беспокойно себя вел и годовалый сын. С трудом укачав ребенка, я взялась просматривать старые рукописи, пытаясь выбрать стихи для книги, готовящейся к изданию. Обычно, работа с бумагами меня успокаивала. Но не в тот раз. Так и не сумев сосредоточиться, я отложила рукописи и взялась готовить обед. Но и тут меня ждала неудача. Сначала я обрезала палец, когда чистила картошку, потом, задумавшись над сковородкой, сожгла лук, и, в конце концов,  еще и борщ оказался  пересоленным.

После трех часов дня я вновь вышла во двор. Раньше обычного с работы вернулся муж, и в то время, когда он, присев на лавочку во дворе, рассказывал, почему его отпустили с работы, резко открылась калитка, и во дворе показались мои родители. В первую очередь мне бросился в глаза их изможденный вид. Они буквально валились с ног.

-         Вы откуда такие измученные? – спросила я.

-         Мы к вам прямо с дачи пешком пришли. В городе война.

-         Какая война? Что это вы придумали?

-         Да ничего мы не придумали! – Мать от обиды повысила голос.- Мы стояли на остановке, ждали автобус, чтобы домой уехать. Он пришел переполненный. Люди все перепуганные, плачут. Сказали нам, чтоб мы в город не ездили. Там стреляют. Банда чеченцев напала на город. Ну, мы и пошли к вам пешком. Правда, попутная машина от Орловки нас немного подвезла.

Я завела уставших стариков в дом, напоила, предложила поесть, а сама ринулась на трассу. Ведь в городе остались сын и младший брат с семьей. Мне не терпелось узнать, что с ними. Но на перекрестке стояла милицейская машина, и находящиеся около нее милиционеры велели мне вернуться домой:

-         В город вас все равно не пустят, все въезды перекрыты.

Делать было нечего, я вернулась. Но на утро вновь помчалась в город. На этот раз сами милиционеры подвезли меня до улицы Кочубея. Идя по улице Ставропольской в сторону милиции, я то и дело встречала  дома с пробитыми  окнами, исцарапанными стенами. Далее по улице Пушкинской встретились несколько сгоревших машин. Дом детского творчества пугал чернотой оконных проемов и обгоревшей  крышей. Пробитые пулей ворота медвытрезвителя и засохшая лужица крови рядом кричали о случившейся на этом месте трагедии.

Сын, брат и племянницы не пострадали, а вот жена брата оказалась в заложниках. Долгие шесть суток, без пищи и воды провела она вместе с другими жертвами захвата в расстрелянной больнице. А мы все это время дежурили то около захваченной больницы, то у телевизора в ожидании новостей.

 

Я не была свидетелем нападения, и чтобы понять, как все происходило,  начала  с воспоминаний тех, кто видел своими глазами, кто стал непосредственным участником буденновской трагедии. У меня не было какой-то системы отбора. Собирала материал по крупицам на улицах города, останавливала случайных прохожих, стучалась во дворы знакомых и незнакомых земляков. Героями книги стали те люди, которых, как говорится, мне Бог послал. По их рассказам постепенно передо мной предстала общая картина. В этой главе я представляю вам то, что рассказали очевидцы.

 

КСТАТИ!  ПРИВЕДУ  СВИДЕТЕЛЬСТВО  О  ТОМ,

ОТКУДА  ВЗЯЛИСЬ  МАШИНЫ  С  БОЕВИКАМИ.

 

« Один из главных вопросов, связанных с ситуацией в Буденновске: каким образом могли оказаться дудаевские боевики на Ставрополье?

Боевики въехали на территорию приграничья скрытно, степными дорогами. Подчеркну, что сотрудники Нефтекумского и Степновского РОВД, Федеральной службы безопасности этих районов неоднократно высказывали озабоченность по поводу стасорокакилометровой символически прикрытой границы с Дагестаном. Этот участок контролируется работниками двух стационарных КПМов, которые легко обойти с любой стороны, что и случилось 14 июня. Рассказывает очевидец – чабан АО «Нефтекумское» А.:

- В 9 часов 30 минут КамАЗы, крытые тентами, вышли по проселочным дорогам из бурунов Дагестана к трассе Каспийск – Георгиевск. В кабинах сидели пассажиры в камуфляжной форме с косынками на головах. Сопровождали грузовики милицейские «Жигули». Выбравшись на асфальт, машины взяли курс на Нефтекумск…».

(Материал из газеты «Ставропольская правда» 16. 06 1995г.)

 

 

ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ

 

Еще в 1999 году, собирая материал для книги «Встречи в дороге», я имела разговор с главой города Н.А. Ляшенко. Он тогда рассказывал, как произошло нападение. Чтобы оживить воспоминания,  я встретилась с Николаем Андреевичем еще раз, так как он был в самой гуще событий, и вот что он рассказал о том, с чего все началось.

« Началось все с того, что в 11 часов 40 минут мне сообщили:  мимо Покойненского поста ГАИ проследовали три военных крытых КамАЗа в сопровождении  милицейской машины без номеров.  Сделать досмотр военные  в машинах не позволили, сказали, что везут «груз- 200» на Ростов. Я высказал недоумение: «Какой «груз – 200»!? На улице жара под 50 градусов!» —  и приказал догнать и досмотреть. Потом снова звоню в дежурку, спрашиваю: «Досмотрели?». Говорят, что нет, не позволили. На Прасковейском посту их остановили, блокировали, как положено по инструкции при неподчинении, и направили в отдел.  «А где они?» – спрашиваю. «Да вот, — говорят, уже к отделу подъезжают». Я отдал распоряжение дежурному закрыть дежурную часть и держать наготове оружие. На обед я не поехал, чувство какое-то было беспокойное».

 

А дальше события развивались так. При повороте с улицы Кочубея, последний «КамАЗ» остановился. Якобы диз. топливо кончилось. Из него прозвучали первые выстрелы по машине ГАИ, блокирующей колонну с хвоста. Рассказывает дедушка Лены Куриловой:

« Я в это время с трактором во дворе возился. Слышу – стрельба. Выглядываю через забор, а там, в метрах пяти от угла машина ГАИ расстрелянная, и мужчина лежит в крови. Один «КамАЗ»  с крытым кузовом проехал мимо моего забора в сторону милиции, другой остался стоять на углу. Из него высыпали мужчины в камуфляжной форме с бородами, с автоматами в руках и пошли вдоль улицы по обеим сторонам, часть в сторону ул. Кочубея, в часть в сторону милиции. По ул. Ставропольской, между улицами Интернациональной и им. П-Примы им навстречу попалась военная машина «Урал». Они начали стрелять. Видимо, в тот момент они ранили мою внучку, Курилову Лену, которую мы перед обедом послали за хлебом. Когда боевики прошли, раненую Лену принес армянский мальчик. Потом мы узнали, что в больнице она умерла».

Я узнала фамилию и нашла, где живет тот армянский мальчик. Зовут его Вадим Будогян. Живет он по улице Ставропольской. Как раз около его дома была ранена Лена Курилова. Вадиму было тогда  шестнадцать лет, и вел он себя, как подобает сильному человеку. Несмотря на продолжающуюся стрельбу, вопреки мольбам родных — не выходить на улицу, Вадим не оставил раненую девочку в одиночестве истекать кровью, Мне было бы приятно пожать его руку, руку настоящего мужчины, каких не так много в нашей современной жизни, но не застала его дома. Он так старался, спешил помочь раненой девочке. Расспросив заложников и работников больницы, я выяснила, как умирала Лена.

Это случилось в больнице. Из приемного покоя Лену сразу отправили в хирургию. Операция началась без промедления. Девочка была без сознания. На операционный стол она попала уже в состоянии клинической смерти. Но хирург все же попытался спасти Лену, хотя ее ранение было не совместимо с жизнью, ее жизнь уже была не в его руках.

 

 

 

ПОД МАТЕРИНСКИМИ КРЫЛАМИ

 

О том, что происходило дальше, рассказывает Любовь Ивановна Хаматкоева, чей муж, Иванько Михаил Васильевич, одним из первых попал под пули басаевцев: « Мы, вывернув с улицы Кочубея на улицу Ставропольскую, пошли по дороге, прямо по проезжей части. Я держала за руку восьмилетнего сына Славика, а муж нес на руках маленькую дочку, ей не было еще и двух лет. Мой муж был левша, и обычно он носил ребенка на левой руке, а в тот раз он, как будто чувствовал беду, держал дочку справа. Пройдя шагов десять, мы увидели, что нам навстречу идут военные с оружием и стреляют. Первая мысль была о том, что идут какие-то учения. Но они вдруг направили оружие на нас. Просвистели пули, и одна попала мужу прямо в сердце. Он успел мне только сказать: «Ложись!» и упал, закрыв собой нашу маленькую дочку. Мы с сыном упали в канаву, изо всех сил прижимаясь к земле. Прическа у меня была высокая, пышная, и я чувствовала, как пули задевают волосы. Стоило бы мне чуть приподняться, и они попали бы мне в голову. Помню, что я все время уговаривала сына: «Лежи, сынок, не поднимайся». А он был не в себе, кричал: «Мама, что с папой?» и порывался вскочить. Мне пришлось его ударить, чтобы он пришел в себя. А люди, жившие рядом с тем местом, где мы лежали, звали нас из-за ворот к себе во двор, но подняться было не возможно, пули сплошным вихрем свистели над головой. Но водитель «КамАЗа», которого боевики тоже обстреляли, успел заскочить к ним. Фамилия этих людей Едигаровы.

Моя маленькая дочка кричала, придавленная телом мужа. Я стала тащить ее, а муж не подавал признаков жизни.

Когда бандиты завернули за угол, мы поднялись. Я перевернула мужа. Он был весь синий. Пуля вошла прямо в сердце и вышла под мышкой. Я была в таком шоке, бегала по улице, кричала, просила вызвать «скорую». На улице Кочубея со стороны Прасковеи ехала медицинская машина из села Архангельского. Я их остановила, кричала, плакала, говорила, что на нас напали, что убили мужа. Но они подумали, видно, что я пьяная или сумасшедшая. Они направлялись на праздник медиков с продуктами, не поверили мне и поехали своей дорогой. Я вернулась к моему расстрелянному мужу. Кто-то уже вызвал «скорую помощь», и его увезли. Я остановила такси и помчалась с детьми в больницу, уверенная, что муж уже там. Появившись в приемном покое, я первая принесла в больницу весть, что на город напали, что нас обстреляли. Мне не поверили, и тут они заходят…».

Все время заточения провела Любовь Ивановна в детском отделении. Находясь в шоковом состоянии от всего пережитого, металась, словно в бреду, билась о стенку головой. Медики старались помочь матери, давали какие-то лекарства. «Воспоминания о тех днях отрывочны, — признавалась женщина, — что-то о себе я узнала после из рассказов других людей». Однако моменты штурма, когда она с одиннадцатью детьми из отделения пряталась в кабинете старшей медсестры, всплывают в памяти четко. Укрыться от снарядов и пуль они пытались за какой-то фанерной перегородкой. Любовь Ивановна четко запомнила свое горячее желание закрыть собой всех детей. Она обнимала их руками, прижимала их головки, словно квочка цыплят, она хотела укрыть их своими крылами от всех бед. И, видно, Бог услышал, почувствовал ее мольбы. Дети остались живы. Наступило затишье.

А старший сын все эти страшные июньские дни один скитался по городу. В квартиру он попасть не мог, ключи остались у мамы. Его звали к себе то соседи, то родственники.

А в больнице Любовь Ивановну ждало новое испытание. Басаев стал выпускать матерей с детьми до трех лет, а с Любовь Ивановной в заложниках находился кроме маленькой дочери, еще и восьмилетний сын. «Невозможно передать словами то состояние, когда тебя в спину дулом автомата толкает бандит, а за твоей спиной  кричит твой сын: «Мамочка, миленькая, не бросай меня!».

Любовь Ивановна закрыла лицо руками. И я, записывая эти строки, не могла удержаться…, в горле спазмы, в груди сдавило, в глазах стало мутно… я тоже мать троих детей…

Пока были в больнице, Любовь Ивановна не оставляла попытки найти мужа, надеялась, что он жив, просила у медиков халат и ходила по этажам, рассматривала раненых, расспрашивала о Михаиле Васильевиче у знакомых и незнакомых людей. Но, как она узнала позже, до больницы  ее мужа Иванько М.В. «скорая» не довезла. Машина попала под обстрел, бандиты вытащили уже мертвого мужчину и бросили среди улицы. И уже когда боевики ушли в больницу, труп Иванько отвезли в баню. Оттуда его похоронили. Любовь Ивановна с горечью вспоминала, что не смогла  проводить своего любимого в последний путь, так как в день захоронения была еще в заточении: «Обидно то, что похоронили его,  без рубашки, без туфель. Мародеры сняли с него и кольцо, и часы». Не заслужил такой участи, по мнению жены, примерный отец и муж Иванько Михаил Васильевич, мечтавший о большой семье, о счастье своих детей, о блестящих от радости глазах жены. При жизни он дарил всем улыбки, внимание, был участлив и щедр. Таким его будут помнить все, кто его знал и любил.

 

 

Лена Курилова, экипаж ГАИ в составе:   Герасименко Г.Н. и Чепуркина С.Ю., житель города Иванько Михаил Васильевич   стали первыми жертвами басаевских бандитов.

 

 

ОНИ ХОТЕЛИ БЫТЬ ВМЕСТЕ

 

Боевики из «КамАЗа», что остановился вначале улицы Ставропольской, рассыпались по ближайшим  улицам: им. Павла Примы, Буденного, Советской, Революционной… Они хватали прохожих, заходили в дома, выгоняли испуганных, ничего не понимающих горожан и,  подталкивая их дулами автоматов, вели к главной площади города.

Анжелика Баяхчиянц в полдень 14 июня была дома и ждала мужа Сурена на обед. Дочь Рамина еще не вернулась со школьной площадки. Сурен пришел и  собрался обедать, когда на улице послышались выстрелы. Прошедшая Сумгаит женщина встревожилась и попросила мужа посмотреть, что происходит. Сурен вышел во двор, а там уже вооруженные люди.

– Стой, — приказали они.

– Стою, — ответил им Сурен.

– Кто в квартире?

– Жена и ребенок.

– Скажи, пусть выходят, а то стрелять будем.

Анжелика прижала к себе шестилетнего сына и стала рядом с мужем. Вооруженные бородатые люди в военной форме с зелеными повязками на головах, подталкивая дулами автоматов, погнали их к памятнику Ленина. Там Анжелика и Сурен увидали и свою мать Аллу Михайловну, которая незадолго до обеда пошла к своей подруге на соседнюю улицу. Оттуда ее и забрали.

Вместе со всеми заложниками семья Баяхчиянц оказалась в больнице. Сначала их разделили: Сурена отправили в подвал, где находились большинство мужчин, а женщины с ребенком попали в кардиологию.

Алла Михайловна, переживая за зятя, упросила чеченку Раису найти Сурена и привести на третий этаж.

Сурен сидел в полуподвальном помещении актового зала больницы. Вдруг он услышал свое имя. Чеченка ходила между заложниками и искала его, называя имя и фамилию. Он отозвался.

– Вставай, пошли,- скомандовала она, ничего не объясняя.

Прогоняя его по лестнице, чеченка грубо кричала и толкала его в спину автоматом. Сурен уже подумал, что его ведут на расстрел, но чеченка привела его на третий этаж к его семье.

Им хотелось быть вместе. После штурма, когда начался пожар, они опять потеряли Сурена. Больше всего переживала за него Алла Михайловна. Даже когда заложников начали выпускать из больницы, она все искала зятя и отказывалась выходить без него.

 

СЛУЧАЙНЫЕ СОБЕСЕДНИКИ

 

На улице Революционной я остановилась поговорить с двумя мужчинами. Один из них, Бабенко Владимир Михайлович, описал все, что видел и слышал в полдень 14 июня:

«Когда началась стрельба, я был дома. Случайно посмотрел на часы. Было 11-45. Допускаю, что часы шли немного не точно. Стреляли где-то в районе улиц Кочубея или Интернациональной. Потом стреляли ближе, на улицах Павла Примы, Ставропольской. Потом я узнал, что была убита девочка, расстрелян дом Байрамова. Мой дом находится в середине квартала. И когда я выглядывал за ворота, то видел бегущих людей с улицы Советской, они говорили, что чеченцы расстреляли автобус, забирают всех, кто попадается, в заложники. Позже, где-то ближе к 13 часам по нашей улице со стороны Ставропольской в сторону Советской улицы медленно проехал «КамАЗ» с крытым кузовом».

 

С Павловым Григорием Владимировичем я беседовала на улице Гирченко, и вот что он мне рассказал: «14 июня я приехал на обед чуть раньше двенадцати часов. Машину свою поставил не около двора, а напротив, под милицейские тополя. Стояла невероятная жара, а под тополями прохладно. Зашел во двор, разделся и в одних плавках направился  в огород. Вдруг слышу — выстрелы. Подумал: в милиции учения идут. Потом, когда после автоматов заговорил пулемет и даже гранатомет, понял — что-то не так. Выглянул на улицу прямо в плавках, как был в огороде. Смотрю, за углом милицейских гаражей прячется милиционер с пистолетом. Спрашиваю: «В чем дело?» А он в ответ: «Сам не знаю». Я, было, собрался до угла дойти посмотреть, а там милиционеры кричат: «Куда! Бежите во двор! Чеченцы на город напали». Я бегом, а пули мне в след. Правда попали только в дерево. Я успел забежать в калитку. Закрылись с женой, сидим. А самим невтерпеж, пошли  в окно выглянуть, любопытно. Милиционера с пистолетом уже не было. А к милицейскому воронку подошел бородатый в камуфляже боевик и стволом гранатомета – по стеклам. Все стекла побил и к милиции вернулся. Позже я узнал, что соседи, что живут по ул. Гирченко 173, затаскивали во двор раненого милиционера. Может, это тот с пистолетом и был.  Интересно было бы узнать, выжил он или нет».

 

 

ДОМИК НАПРОТИВ

 

Прямо напротив здания ОВД стоит кирпичный двухэтажный домик на несколько хозяев. «Вот здесь, — подумала я, — обязательно должны быть очевидцы. Зашла во двор. В гараже со стареньким «УАЗиком» возился пожилой мужчина. Завожу разговор. Оказалось, Владимир Иванович Петров  на  момент нападения басаевцев был  болен и не мог встать с постели. Все, что происходило на улице, он узнал со слов сына. За несколько минут до нападения сын подошел к дому, а напротив, около милиции стоял знакомый милиционер. Он позвал сына поговорить, но тот отказался, сославшись на то, что торопится к больному отцу, а через несколько минут этот знакомый сына уже лежал на улице убитым. Убитых было много и не только милиционеров. Стреляли в мирных граждан, случайно оказавшихся около милиции. «А больше никто ничего вам не расскажет, — разочаровал меня Владимир Иванович, — кто умер уже, а кто уехал. Очевидцев не осталось». Расстроенная я вышла на улицу. И тут навстречу мне старушка, и заходит в тот двор, из которого я только вышла. Тороплюсь к ней наперерез:

– Бабушка, я корреспондент, собираю воспоминания о событиях 1995 года. Вы жили здесь тогда? Может быть, сможете мне что-то рассказать.

– Расскажу, обязательно расскажу. Я все знаю. Меня и тогда парень с коробкой такой пытал- пытал, а потом говорил, что я ему сильно помогла.

– Бабушка, парень, наверное, с камерой был, на кино вас снимал?

– Да, я ж и говорю, снимал.

– Ну и мне расскажите, что вы видели?

– Подъехали они на двух грузовых и на одной легковой машине и сразу толпой во двор к Захаровой Зое. Старушка эта такая чудная! Боевики к ней толпой во двор идут, а она сидит себе у калитки, да еще шумит на них: «Куда вы не спросясь идете? Это мой двор!» А они на нее внимания не обращают, ведут себя как у себя дома.

– А вы, Анна Петровна, все это видели? – спрашиваю  у своей словоохотливой собеседницы.

– Нет, сама я это не видела. Мне Зоя рассказывала. Мы около ее двора завсегда вечером собирались. Жалко, померла она.

– Так в какой двор боевики заходили?

– А пойдемте, я вам покажу. Я вас и с Риммой познакомлю, хозяйкой, она тоже много расскажет.

Старушка проводила меня до дома Захаровой Зои Хачатуровны по адресу: ул. Ставропольская, 59.

– Спасибо, бабушка, вы очень помогли.

– Вот и тот парень говорил, что я ему очень помогла. До свиданья, милая.

Я попрощалась с Костроминой Анной Михайловной и зашла во двор Захаровых. На пороге дома меня встретила пожилая болезненного вида женщина.

«Чудная старуха», как оказалось, доводилась ей свекровью, а звали женщину Римма Ивановна.

– Меня дома не было. В тот день я как раз пошла в собес, оформлять документы на «Ветерана труда»,- начала рассказ Римма Ивановна. – А в обед зашла к знакомой Ане Едигаровой на улице Красной, это около собеса. Сидим, чай пьем, вдруг стрельба. Спустя какое-то время заскакивает к нам Валя Татова, кричит: « Прячьтесь, чеченцы идут!» Я заскочила в смежную комнату. Она была темной, на полу горой лежали какие-то вещи. Я закопалась в них и затихла. А Валя побежала в зал и спряталась между столом и тумбой. Чеченец, видно, меня не заметил, а сразу за ней кинулся, вытащил ее. Я слышала, как  она кричала. Было это сразу после 13 часов. Она попала в заложники. Когда все затихло, я выбралась и направилась  домой. А тут тоже   творилось такое!..  Чеченцы, оказывается, устроили у нас во дворе  чуть ли не штаб. С нашего двора стреляли по милиции. Как рассказывала свекровь, они как подъехали, сразу к нам во двор. Полный «КамАЗ» боевиков и все к нам. А дома старуха, да сноха с маленьким ребенком. Но, слава Богу, с ними ничего не случилось. Просто чудо какое-то, и в доме все цело осталось, и в заложники никто не попал.

 

 

НАПАДЕНИЕ  НА  МИЛИЦИЮ

 

В  ПЕРВЫЕ  МИНУТЫ

 

Группа боевиков, направлявшаяся к зданию милиции, следуя по улице Ставропольской, расстреливала прохожих на улице Ставропольской, Павла Примы и Кирова. На углу улиц Пушкинской и Ставропольской два «КамАЗа»  останавливаются, легковая без номеров и буденовская машина ГАИ проезжают прямо к зданию отдела. Боевики занимают позицию во дворе дома по ул. Ставропольской, 59, который стоит чуть наискосок от  здания милиции. Там, по словам хозяев, они даже умывались и переодевались. Спрятавшись за гараж во дворе, снайпер начал обстрел верхних этажей.  Машина ГАИ, ехавшая впереди «КамАЗов», остановилась прямо напротив входа. Из нее выскочил сотрудник Буденновской ГАИ и кинулся бежать в сторону двери, но был расстрелян боевиками из легковой машины без опознавательных знаков. В это же время другая группа боевиков, ударив шквальным огнем по дежурной части, ворвалась в здание ГРОВД.

 

Геннадий Федорович Цабин в тот день заступил  дежурным по ГРОВД. Перед обедом ему позвонили с Покойненского КПП и доложили, что мимо них проследовала колонна  из трех «КамАЗов» в сопровождении милицейской машины без номеров. Геннадий Федорович отдал распоряжение догнать и разобраться. Доложив об этом начальнику милиции Н.А Ляшенко, Цабин получил подтверждение своего приказа.  «КамАЗы» были остановлены на Прасковейском посту, но люди, находящиеся в машинах, отказались показать документы, и сказали, что разговаривать будут только с начальником милиции. Как положено по инструкции, «КамАЗы» были блокированы двумя машинами ГАИ впереди и сзади и сопровождены в отдел. По рации Цабину доложили, что колонна направляется в отдел. Геннадий Федорович доложил об этом начальнику милиции. Ляшенко Н.А. отдал распоряжение закрыть дежурную часть, подтянуть наряды и вооружиться

– Я видел, как  в 12 час. 10 мин. к зданию ОВД подъехала «конорейка», — рассказывает Г.Ф.Цабин, — это милицейскую шестерку мы так называем. Из нее вышел симпатичный молодой мужчина кавказской внешности в милицейской форме с автоматом. Неожиданно он передернул автомат и  произвел выстрел  по окнам дежурной части.  Почти одновременно с ним из машины вышли бородатые кавказцы в камуфляжной форме и тоже открыли огонь. На мгновение я оторопел. Но стреляли в меня не впервые, я служил на границе, поэтому страха не было. Я схватил автомат и начал стрелять через окно в боевиков, пробегавших к входной двери. В это время Мечетный И.Г., находящийся в фойе, попытался закрыть дверь на засов. У него это не получилось. Он был убит. В комнате ожидания напротив дежурки находилось три женщины – посетительницы. Я успел крикнуть им «Ложитесь!» Двое послушались меня и остались живы, а третья попала под пули. Дежурившая за столом Людмила Пащенко также упала, боевики или не заметили ее, или подумали, что она мертва.

Стрелял я минут 7- 10, но шквальный огонь по дежурной части и двойное ранение вынудили меня укрыться в оружейной комнате. Я получил  сквозное пулевое ранение в челюсть и  осколочное – в  плечо. Два осколка до сих пор сидят во мне.  Человек десять боевиков прорвались в здание. Потом я слышал крики девчат, их сгоняли с кабинетов вниз. В суматохе  я все же сумел заметить как организованно, и профессионально четко действовали боевики. Внезапность их нападения в первые минуты дезорганизовала нас. Но сразу после ухода басаевцев из отдела, к дежурной части собрались человек двадцать сотрудников во главе с Николаем Андреевичем Ляшенко,  было роздано оружие и организовано   преследование боевиков. (Сохранились видеокадры съемки колонны на расстоянии). В спортзале милиции был развернут госпиталь. Меня отправили на перевязку. Несмотря на ранения, в течение двух дней я продолжал выполнять свои служебные обязанности дежурного.

 

 

 

ПОЧЕМУ  МОЛЧАЛ  КАРДОИЛЬСКИЙ?

 

Петр Васильевич Кардоильский был напарником Цабина Геннадия Федоровича в тот злосчастный день. В момент нападения они оба находились в дежурной части, только в разных комнатах. Естественно, получив подробные воспоминания от Цабина, мне очень хотелось услышать рассказ Кардоильского. Но… Кардоильский по телефону отказался со мной встретиться. Возник вопрос: «Почему?» Мне оставалось только гадать. Толи он знает что-то такое, о чем не «рекомендовали» говорить(Кардоильский еще работает в милиции, а Цабин уже не работает), толи рассказывать собственно нечего? Причины могли быть разными, и мне очень хотелось до них докопаться.

В разговоре с Н.А. Ляшенко, я как бы попутно спросила: «Что за человек ваш бывший подчиненный П.В. Кардоильский?». «Очень ответственный и мужественный человек», — ответил Николай Андреевич, — Это он первый доложил мне о нападении».

Тогда я решила повторить попытку вызвать Петра Васильевича на разговор при личной встрече. Из дежурки вышел ко мне высокий красивый какой-то внутренней красотой мужчина. Его глаза напоминали мне поэтические строки об извечной русской печали. Несколько минут мне пришлось уговаривать милиционера просто поговорить со мной. Я дала ему слово, что без его разрешения не буду упоминать его имя в книге, и только после этого он согласился ответить на мои вопросы. Забегу вперед и добавлю, что разрешение я все же получила.

Честно говоря, только увидев этого человека, в первые же секунды я поняла, что подозревать его в трусости или нечестности было бы преступно. А нежелание говорить о нападении чеченцев он объяснил просто: «Надоело оправдываться и доказывать, что ты не верблюд. Все только и видят в нас виноватых». Я попросила Петра Васильевича  рассказать, что видел он в момент нападения. Оказалось, что Кардоильский тоже, как и Цабин, не видел «КамАЗов». Он видел только легковую без номеров и Буденновскую машину ГАИ, видел, как расстреливали сотрудника ГАИ Попова, как одновременно начался массированный обстрел отдела. Петр Васильевич успел до того, как были расстреляны аппараты, доложить о нападении начальнику милиции и произвести несколько очередей из автомата по боевикам, пробегавшим мимо разбитых окон. В здании в первые минуты обстрела стояла сплошная завеса дыма, и что-то рассмотреть было невозможно. Укрывшись с Г.Ф. Цабиным в оружейной комнате, дежурные установили напротив дверей пулемет, приготовившись дать отпор в случае прорыва боевиков в дежурную часть. Хотя, конечно, милиционеры понимали: прорвись боевики к оружейке, врят ли они полезли бы под пулемет. Сломить сопротивление милиционеров они могли бы одним выстрелом гранатомета.

 

 

НАЧАЛЬНИК  МИЛИЦИИ  БЫЛ  В  КАБИНЕТЕ

 

А вот как рассказывает о моменте нападения Н.А. Ляшенко: «Когда мне доложили, что колонна с «КамАЗами» подъезжает к отделу, я решил спуститься в дежурную часть, и только вышел из кабинета и направился к лестнице, как  буквально началось землетрясение. Здание заходило ходуном, неимоверный грохот заполнил все вокруг.  Вообще было ничего не понятно. Я метнулся к своему кабинету, со мной в кабинет забежали еще человек десять, среди них атаман Александр Георгиевич Маевский, казак Сафроненко, какая-то девушка-посетительница, начальник штаба Л.В. Пантелеева, Владимир Сиваков, оперуполномоченный БЭП, мой помощник Иван Вамош, а там трезвонил телефон. В трубке я услышал крик Кардоильского: «Николай Андреевич, нападение на милицию!» Потом снова звонок от секретаря главы администрации П.Д. Коваленко:

– Николай Андреевич, что за стрельба?

А я ей кричу:

– Валя, нас обстреляли! Помоги!  Сообщи по воинским частям.

Третий звонок был от жены.  Она с испугом спрашивала:

– Коля, в чем дело?

– Нас обстреляли.

– А дочь пошла в школу. Надо ее спасать!

– Лида, я не могу. Спасай сама!- И бросил трубку.

Это потом я уже узнал, что дочь — первоклассница пошла первый раз на летнюю площадку. Учительница их повела в лесхоз собирать гербарий. Когда началась стрельба, дети все разбежались. И только в двенадцать ночи дочь привел какой-то армянин. Говорит, что искал свою внучку, а нашел нашу дочь. Но я об этом узнал только на пятые сутки, когда смог вырваться домой, где меня уже похоронили, так как по сводкам прошли сведения, что убили начальника милиции.

Спрашиваю у тех, кто забежал в мой  кабинет: «У кого есть оружие?». Оказалось, ни у кого. Я достал свой пистолет, да в столе лежало
две гранаты, отдал их Маевскому. Кинулся к окну, а там стрельба, дым. Тут по окнам — автоматная очередь. Окна все вдребезги. Успел укрыться. Маевский кинул в окно гранаты, и это всё, что мы могли сделать на тот момент».

 

 

 

ОНИ  ВЫПОЛНИЛИ  СВОЙ  ДОЛГ

 

Старший лейтенант милиции Александр Георгиевич Переверзев был в тот день, 14 июня, дежурным следователем по Буденовскому ОВД. В 12 часов с четвертью он стоял у окна своего кабинета на четвертом этаже, курил, задумавшись о своих делах. Вдруг просвистели пули, и с телевизора упал расколотый горшок с цветами. Переверзев инстинктивно присел, но успел обратить внимание на людей в низу. Это были чеченцы (он одно время находился в командировке в Чечне, и распаявшихся сепаратистов уже ни с кем не мог бы спутать) Приводим частично рассказ Переверзева, записанный

Членом союза журналистов России Марией Степановной Федотовой:

– Чеченцы выбегали из-за машины и стреляли по зданию милиции. Оружия у меня не было. А снизу слышалась сильная стрельба. Я выскочил из кабинета, забежал к заместителю начальника уголовного розыска Сергею Бокову. Здесь были наши следователи Инна Красненькая и Елена Прокопенко. Тоже безоружные. Пистолет был только у Сергея. Я выглянул во двор. Там тоже шла стрельба. В глубине двора стояла машина – автозак. Из-за нее Сергей Харченко вел бой. Слышались крики:

– Русские, сдавайтесь!

В коридорах в это время тоже раздавалась автоматная стрельба. Потом она начала стихать. Бой был коротким. Чеченцы , убив и ранив несколько человек, захватив заложников, покинули здание ОВД.

Мы с Сергеем Боковым вышли из кабинета – в коридоре никого. Спустились на третий этаж, в кабинет начальника ОВД Николая Андреевича Ляшенко. Там находились несколько человек… Все были крайне взволнованы, но не было паники или растерянности. Чувствовалась собранность, решимость – готовился план отражения нападения…

Внизу, на первом этаже возле тумбочки лежал убитый Иван Мечетный, а справа от окна – женщина, тоже убитая. В дежурной части начальником смены в тот день был майор милиции Геннадий Цабин. Возле него, раненого, окровавленного, бледного, но не покинувшего свою дежурную смену, стояли наши ребята. Они получали оружие, бронежилеты, каски. Здесь же мы встретили начальника криминальной милиции Сергея Соломенников с двумя сержантами ППС. Мы вместе выбежали из отдела. И тут новое потрясение: возле отдела лежали трупы. Сергей Глущенко, Юрий Попов, Владимир Рудьев, адвокат Маслий… по ходу нашего продвижения вперед на звуки стрельбы увидели несколько трупов неизвестных людей.

В пивной бар по улице Пушкинской набилось много народу. Люди уже хотели оттуда уходить, но мы их убедили снова зайти в помещение, так как сильно простреливалась улица не только возле милиции, но и дальше. И уже лежали трупы возле пивбара, сиротливо стояли расстрелянные машины. Многие люди не понимали в чем дело. Они спрашивали:

– Что случилось?

Мы объясняли обстановку, успокаивали, что идет помощь, что милиция контролирует город. В общем, говорили уже не помню какие слова, чтобы люди меньше волновались.

С Сергеем Соломенниковым мы раздеделились на две группы. Он с сержантом из роты ППС Андреем Александровичем Матузковым пошел по левой стороне улицы, а я с участковым инспектором старшим лейтенантом милиции Валерием Борисовичем Карапетовым – по правой. Жиетелй, которые нам встречались, мы уговаривали уходить домой.

Чуть подальше от ЗАГСа, на остановке, стоял автобус. Водитель его лежал на руле. Я подбежал к нему – мертвый…

Мы в четвером собрались снова вместе и залегли возле дороги. Тут же поняли, что в нас стреляют. Сергея Соломенникова ранило в руку. У меня был медицинский пакет, я быстро перевязал Сергею рану. Хорошо, что успел. Потому что в нашу сторону двигалась черная машина «ВАЗ-21099». За рулем ее был боевик – на рукаве у него был шеврон с надписью «Ичкерия».

А по городу в это время уже шли БТРы и БМП. Они направлялись в сторону больницы. Мы пошли к отделу. Там стояли медики. Я показал им, где мы видели раненых, вместе сними пошел туда и помог грузить пострадавших в машину «Скорой помощи». И снова возвратился в отдел милиции.

Н.А. Ляшенко дал нам дальнейшие указания, кому где быть и что делать. Его команды были точны, продуманы, взвешены.

С хорошим чувством я вспоминаю женщин. О героизме наших сотрудниц, я думаю, надо рассказать отдельно. Они поддержали нас тогда, не дрогнули, ни одна не ушла домой в те страшные июньские дни, несмотря на то, что дома были дети, у некоторых родственники погибли или попали в заложники. Одну из них мы похоронили – капитана милиции Елену Алексеевну Симонову.

 

Балко Вячеслав Николаевич перед обедом находился в отделе на третьем этаже.  Было минут десять первого, когда он собрался  с Пантелеевой на обед, и в этот момент начался обстрел. Он выскочил в коридор, а там уже боевики. Вячеслав Николаевич попал в плен. Когда его вели вместе с заложниками по улице Пушкинской, перед ЗАГСом, в то время когда боевики отвлеклись на появившийся вертолет, он сумел нырнуть во двор жактовского дома, и окольными путями вернулся в отдел.

Я спросила Вячеслава Николаевича, как он оценивает поведение своих сослуживцев, на что он мне ответил:

«Дежурная часть сработала правильно. Басаевцы не попали ни в КПЗ, ни в оружейку. Действовали все так, как предписывали инструкции, потому многие погибли. В мировой практике подобного наглого и масштабного нападения до этого не было. Здание милиции было обычным гражданским административным помещением, и проникнуть в него вооруженной, специально обученной  банде не представляло труда.  Из нашего отдела уже в больнице осколком  во время штурма была убита Лена Симонова.  Очень жаль погибших и их родственников».

 

 

Действия боевиков были четко спланированы и скоординированы. Пока часть из них выбивали двери кабинетов в милиции, вплоть до четвертого этажа и сгоняли людей вниз, другая группа попыталась попасть во двор к гаражам, но там их встретил сержант ОМОНа Сергей Харченко. Несколько минут он практически один с автоматом преграждал путь боевикам, не давая им пробиться к автотранспорту и оружию. Когда басаевцы отошли, Сергей вместе с остальными оставшимися в живых и не попавшими в заложники сотрудниками направился к дежурной части, где пополнив боезапас, вместе с группой милиционеров продолжил преследование боевиков до больницы, где  был убит басаевским снайпером.

 

Шепелин Николай Валентинович в 12 часов поехал домой на обед, и был уже в районе вокзала, когда услышал стрельбу. Подъехал к третьему микрорайону,  там со стороны  старого кладбища люди бегут. Поднялся в квартиру, стал звонить. В отделе телефоны не отвечали. Позвонил начальнику своего подразделения  А.В.Нечаеву, тоже не отвечает.

«Я сажусь на машину и по улицам Полющенко, Льва Толстого  мчусь до шефа домой на Южную, — вспоминает Николай Валентинович,- Встречные машины мне мигают: «Опасность», а я еду. Подъезжаю, а он стоит у ворот с ружьем. Спрашиваю:

– Что делать, Александр Викторович?

– В отдел пробираться.

На проспекте Буденного нам встречаются ребята с уголовного розыска, говорят нам, что улицы Пушкинская, Гирченко простреливаются. На углу Буденного и Гирченко попалась расстрелянная машина, а в ней убитые  ребята из ППС. На Улице Красной оставили машину и пробежками вдоль дворов направились к зданию ОВД. В отдел попали через двор двухэтажного дома напротив».

 

 

 

Глазьев Василий Васильевич работал в Буденновском ОВД водителем «воронка», то есть машины, которая перевозит заключенных. В тот день Глазьев отвозил заключенного на суд в Новоселицкий район. Возвращался оттуда в обед и по рации услышал, как сотрудники ППС запрашивали помощь, их обстреляли.

«На улицах Кирова и Советской стреляли. Я поехал по Революционной, и тут мне навстречу мужчины в камуфляжной форме с автоматами  начали в меня стрелять. Мне попали в руку, управлять машиной я не мог и врезался в палисадник. Боевики вытащили меня из кабины, обыскали, стоят, разговаривают надо мной, рассуждают: добить меня или не добить. Один говорит: «Он и так сдохнет». А у меня уже кровь со рта пошла. Потом они ушли, а я лежу. Слышу за забором разговор: «Может, он ранен, не убит»».

В полусознательном состоянии Василия Васильевича затащил во двор парень шестнадцати лет. Он помог раненому милиционеру наложить жгут, чтобы остановить кровь. У мальчишки от волнения руки тряслись, но он старался выполнить все, что говорил Василий Васильевич. Потом появились взрослые. Милиционера переодели в гражданскую одежду и спрятали в подвале, так как милиционеров и военных расстреливали в первую очередь.

Я нашла парня, который спас Глазьева В.В.. Сейчас он отслужил армию и учится в Москве. Зовут его Александр Киселев. Его родители, которые помогали переодевать и прятать милиционера, по-прежнему живут на улице Революционной.

Василий Васильевич благодаря этим скромным простым людям сумел выжить, хотя было у него серьезное ранение руки и верхней части легкого.

 

 

 

Драган Андрей Пантелеевич в 1995 году работал начальником общественной безопасности. 14 июня с группой сослуживцев, свободных от дежурства, он отправился на озеро Волчьи Ворота, где находилась база отдыха Буденновского ОВД, чтобы подготовить ее  к летнему отдыху.

При завершении работ по благоустройству Драган А.П. по радиостанции получил сообщение от майора милиции Ульшина Виктора Андреевича о том, что на Буденовское ОВД совершено нападение.

«Я понял, что мне надо быстро вернуться в отдел. Водитель моего служебного автомобиля был штатским человеком, поэтому я его оставил на базе и,  сам сев за руль, помчался в город. Всю дорогу гнал машину со скоростью 160-180 км/ час, и около поселка Доброжеланный она «сдохла». Я вышел на дорогу и остановил первый попавшийся автомобиль. Водитель Балахонов Юрий Николаевич с сыном вез на базар цыплят. Парня я высадил и оставил у своей машины, а водителю велел, как можно быстрей ехать к милиции. Проехав по улицам Л-Толстого и Ставропольской, при повороте на улицу Гирченко на ходу выскочил из машины. Со стороны отдела прогремел выстрел. «Товарищи на страже».- Подумал я. Увидев на мне милицейскую форму, стрелять прекратили. Ползком, мимо трупов, пробежками я добрался до входа в отдел. На пороге лежал убитый адвокат(фамилия). Меня узнали и открыли. Начальник милиции Н.А.Ляшенко дал мне поручение руководить дежурной частью, но я попросился с группой  товарищей на прочесывание города. По городу всю дорогу работал в паре с сержантом Бабаяном Левоном Георгиевичем.

Нам встречались сожженные автомобили, убитые горожане. Двоих раненых на брошенном автомобиле отвезли и сдали медикам. Пробежали по зданию администрации. На пятом этаже обнаружили спрятавшихся в туалете девчат из редакции. Из подвала тоже вышли люди. За зданием администрации обнаружили убитых, один мужчина на мотоцикле с охотничьим ружьем. Возле роты ППС лежал расстрелянный Яковлев. Много расстрелянных машин в районе мельзавода.

Добрались до больницы.   Там я был ранен».

Андрей Пантелеевич рассказывал сухо и торопливо, часто повторяя:  «Я ничего особенного не сделал, зачем обо мне писать». Однако замечу, за «неособенные» свои действия Андрей Пантелеевич был награжден Орденом Мужества.

Ранение оказалось очень серьезным. Доктора грозили ампутацией руки. Три года Драган провалялся по госпиталям. И все эти трудные, порой наполненные безысходностью дни, Андрея Пантелеевича не бросал Галенов Юрий Иванович, замполит Буденновского ОВД. Только за один год 7 раз Юрий Иванович летал в Москву, привозил гостинцы от сослуживцев, деньги на лечение и житье в Москве.   С огромной благодарностью вспоминает о заботе замполита Андрей Пантелеевич: «Он заботился не только обо мне. Все раненые милиционеры ощущали на себе его отеческую заботу, все вдовы и родные погибших знали его в лицо, а он знал их нужды».

И Драган А.П., и Галенов Ю.И. выполнили свой долг с честью, и спустя десятилетие им не перестают адресовать слова благодарности те, кому они помогали.

 

Евгений Анатольевич Перкун проработал в органах милиции 23 года. Вот как он вспоминает о нападении басаевской банды.

«Я примчался в райотдел где-то после обеда. На улицах Буденновска шел настоящий бой. Начальник ГРОВД полковник Николай Ляшенко поставил мне задачу и я приступил к ее выполнению. А вскоре я вновь оказался в его кабинете, где кроме Ляшенко находились начальник ставропольского ГУВД генерал-лейтенант Медведицков и командир СОБРа полковник Кривцов, который с ходу сказал мне: «Нужна подробная информация о банде Басаева…»

Конечно я был удивлен: это задание скорее для спецслужб, а не для мента. Но мне подфартило: не буду выдавать секретов, но информацию я собрал прелюбопытную. И о том, что банда формировалась в горах, в крепости «Дарго», что на каждого ее члена было по 100 кг груза, что отряд шел в Минводы, чтобы вылететь в Москву. А в Москве их целью был Генеральный штаб… Когда Медведицков читал мой рапорт, он то и дело восклицал: «Кто ж мне поверит, ведь поднимут на смех». А Кривцов сказал мне: «Молодец, будешь поощрен».

Правда о каком поощрении вообще можно было думать, когда погибло столько моих сослуживцев и жителей Буденновска, когда буденновских милиционеров втаптывал в бесславие тогдашний начальник МВД Анатолий Куликов. И к этому еще и меня пытались привлечь.

Когда шла московская проверка по следам события, меня вызвал к себе один из проверяющих, полковник (фамилию не запомнил). Он сказал: есть- де информация о том, что начальник милиции Ляшенко отсутствовал во время боя и не осуществлял руководства. Я ответил, что лично мне и моим подчиненным инструктаж проводил именно Ляшенко в то самое время, когда шел бой.

Полковник вскинулся на меня: «Вы, наверное, меня не поняли – речь идет о вашей карьере». Я ответил, что понял его очень даже хорошо, но, во-первых, бреясь каждое утро перед зеркалом, я не вижу там крысу, а во-вторых, у меня достаточно лет выслуги, чтобы уйти из МВД. Он усмехнулся: «Идите, работайте… пока».

Тот день в роте ППС был обычным. С утра прошли занятия. К обеду милиционеры разошлись, кроме дежурных. Когда в городе началась стрельба, никто не мог понять, откуда она и по какому поводу. Дежурный начал звонить в ОВД. Но телефоны молчали. Там уже свершилась трагедия. В центре города валили клубы дыма. Как узнали позже, горел Дом детского творчества.

Стрельба приближалась к зданию ППС. Одиночные выстрелы из пистолета оборвала автоматная очередь. Пули прошили железные ворота, которые были заперты на засов. Кто-то грузно навалился на них, и с улицы под ворота протекла струйка крови.

А мимо по улице Пушкинской гнали толпу заложников. Разъяренные боевики толкали отстававших прикладами автоматов, стреляли по смельчакам, пытавшимся убежать.

Когда гул толпы начал стихать, дежурные по медвытрезвителю осторожно выглянули на улицу. Прямо около ворот в лужице крови лежал сержант милиции Виктор Яковлев. Это он отстреливался до последнего патрона. Не добежав до своего подразделения буквально два шага, упал, сраженный автоматной очередью. А если бы и добежал? Ведь ворота родного подразделения были на засове и не могли стать укрытием от чеченской пули. Страх – жестокая вещь. Когда страшно- каждый за себя, так получилось в подразделении патрульно-постовой службы, где даже начальник не «капитан», а скорее «крыса».

Спокойный, невозмутимый, лучший спортсмен роты ППС Виктор Яковлев погиб как солдат. Даже бездыханный, остался примером отваги, мужества, верности служебному долгу.

 

 

Сержанта милиции Сергея Елмамбетов бандиты захватили живым. Он находился на посту, когда к нему подъехали на легковом автомобиле бородатые люди в камуфляже. Не дав опомниться, они затолкали оторопевшего молодого милиционера в машину. Позже, в больнице, бандиты предлагали ему и участковому инспектору милиции Магомеду Абдуллаеву перейти на их сторону:

-         Снимите форму – и будете жить.

-         Не вы нам ее надевали, не вам ее снимать, — ответили милиционеры.

Сергей Елмамбетов и Магомед Абдуллаев были зверски замучены «братьями мусульманами». У бандитов и террористов нет национальности, нет гражданства, нет веры. Они все имеют одинаковое лицо – нечеловеческое. И нам надо быть очень бдительными, чтобы не допустить их больше в наш Дом.

 

В те дни, давая интервью корреспондентам, заместитель начальника краевого УВД полковник Кривцов Н.М. так оценил действия буденновских милиционеров:

«Действия работников Буденновского отдела внутренних дел я нахожу очень правильными. На чем основывается моя убежденность? На конкретных результатах. Во-первых, в бою на улицах было уничтожено одиннадцать террористов. Во-вторых, не допущено захвата здания милиции. В-третьих, ребятам из милиции противостоял вооруженный до зубов лучший дудаевский отряд, так называемый абхазский батальон, которым командовал Шамиль Басаев и который с успехом мог сражаться с регулярными войсками. Идут разговоры, что работники Буденновской милиции будто бы могли организовать лучшую оборону в городе. Считаю, что теми средствами, что они имели, это сделать было невозможно. Говорили мне, что во время нападения бандитов, мол, их, сотрудников, в отделе было мало. А это и неплохо. Начавшийся обеденный перерыв помог предотвратить бессмысленную гибель еще большего числа работников ОВД.

По приезде в город меня приятно поразило, что в милиции все уже четко организовано, каждый занимается своим делом. Никакой паники, суеты или растерянности. Работники милиции дали достойный отпор бандитам и немедленно организовали охрану важных объектов. Они знали всю обстановку на улицах, на предприятиях, знали места расположения боевиков».

Нет сомнения, что большинство сотрудников ОВД выполнили свой долг.

 

ОНИ ПАЛИ ОТ ПУЛЬ БАНДИТОВ.

 

Абдуллаев Магомед Абдуллаевич, лейтенант милиции,

Апресов Левон Александрович, старший лейтенант милиции,

Герасименко Геннадий Николаевич, младший сержант милиции,

Глущенко Сергей Иванович, старший лейтенант милиции,

Давыденко Юрий Михайлович, лейтенант милиции,

Елмамбетов Сергей Бидайканович, сержант милиции,

Загородников Сергей Владимирович, старший лейтенант милиции,

Ковтун Анатолий Николаевич, лейтенант милиции,

Латышев Сергей Александрович, младший лейтенант милиции,

Мечетный Иван Григорьевич, майор милиции,

Платковский Владимир Ильич, прапорщик,

Попов Юрий Викторович, лейтенант милиции,

Рудьев Владимир Броникович, лейтенант милиции,

Симонова Елена Александровна, капитан милиции,

Харченко Сергей Иванович, сержант милиции,

Чепуркин Станислав Юрьевич, рядовой,

Чепраков Григорий Николаевич, лейтенант милиции,

Яковлев Виктор Николаевич, сержант милиции.

 

 

 

МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО СЫН УБИТ

 

Александр Васильевич Савинов  узнал о нападении бандитов, будучи на работе в Прикумских электросетях. Сказали, что обстреляли милицию, а там в паспортном столе работал 17 –летний сын Алексей. Александр Васильевич сел на велосипед и помчался к милиции. Подъехал  по проспекту Буденного к улице Гирченко. Там лежат убитые, свистят пули. Ринулся на улицу Кирова, там расстрелянный автомобиль, из кабины свисает тело убитого водителя, и тоже слышны выстрелы. Тогда Савинов объехал опасный участок по улице Кочубея, заглянул в дом к матери, ее дома не было, взял охотничье ружье и опять стал пробираться к милиции. Дворами попал  к двухэтажному дому, что напротив РОВД. Входная дверь в отдел была закрыта, никого не пускали. Выбрав момент, перебежал дорогу и стал стучать. Милиционеры открыли и впустили обеспокоенного судьбой сына мужчину. Но тут же и ошарашили: кто-то видел, вроде бы, что Алексея убили. Александр Васильевич стал судорожно искать среди трупов родное тело, но  не нашел. Тогда он пошел в помещения, где находились раненые, но и среди раненых сына не было. И, когда, растерявшись, не зная, что делать дальше, он остановился по средине коридора, его вдруг оглушил окрик: «Папа, я здесь! Я живой!» Александр Васильевич до онемения в пальцах держал  в объятьях сына, а потом уже боялся отпустить из-за слабости в ногах. Спустя несколько месяцев, когда прихватило сердце, врачи сказали, что он перенес инфаркт, на сердце остались рубцы. Вот так после нападения террористов на судьбах и сердцах людей остались шрамы, которые  еще долго будут напоминать о пережитой боли.

 

ОН  БЫЛ  ХОРОШИМ  СЫНОМ

 

Разделившись, группы бандитов останавливали автомобили, расстреливали водителей с пассажирами или забирали всех в заложники. Так случилось с двумя автобусами №103 и №102 на улице Советской.

Однажды, когда я собирала материал о погибших, мне позвонила Нина Ивановна Приньковская, мать расстрелянного водителя автобуса №102 Приньковского Владимира Васильевича. Я пришла к Нине Ивановне домой и записала ее рассказ:

« 13 июня я виделась с живым Володей в последний раз. Как обычно, я встретила его на остановке Пушкинская, села и проехала с ним до вокзала и обратно. Мы поговорили о семейных новостях. Он много работал, зайти, посидеть он редко имел возможность. А я раньше жила на Пушкинской улице, напротив ЗАГСа.

Он сказал, что на следующий день, то есть 14 июня, будет работать с утра, хотя была не его смена. Его напарник Латовин Александр  попросил подменить. Он был добр ко всем и старался всем угодить.

И сыном он был внимательным. Бывало часто, остановит автобус напротив окон, стукнет в форточку и кулечек с гостинцами передаст. И я старалась пирожков напечь. Вынесу на остановку, а он потом девчат- кондукторов угощал. Так они до сих пор вспоминают меня, и бывало, просят: «Тетя Нина, напеки пирожков».

Так вот, после встречи с ним, на другой день я поехала на дачу. Обратно ехать, ждем-ждем, а автобусов нет. Женщина какая-то сказала: «Чеченцы  напали на город». У меня и сердце оборвалось. В город пешком направилась; правда, попутная машина меня подобрала и до микрорайона Западного довезла к младшему сыну. А они у ворот стоят и ничего не говорят. Спрашиваю: «Что с Володей?». Говорят: «Не знаем». На второй день звоню жене Володиной, а она говорит: «Позвоните в АТП». И только там мне сказали, что Володя погиб.

Хоронили его 17 июня. На 40 дней, на поминки приходил Володин напарник Александр, просил прощения: «Это меня должны были убить»».

А я думала, что у каждого человека своя судьба. И вольно или невольно он следует по начертанному пути. Вот и Владимир Васильевич Приньковский утром 14 июня сел за руль вместо другого человека и встретил свою смерть потому, что так было ему суждено. Он, уже смертельно раненый, успел затормозить и открыть двери, потом потерял сознание. Кондуктор Женя Заливадная подскочила к нему: «Володя, Володя…» Стала тормошить она водителя, но чеченец толкнул ее в спину дулом автомата: «Иди, а то и тебя здесь положим».

А еще, говорят, человек чувствует, что скоро умрет. Может быть, не все чувствуют, но к Владимиру Васильевичу Приньковскому это точно относится. Еще за два года до смерти он наказывал жене, какой костюм одеть на смерть и какую фотографию поместить на памятник. Именно эту фотографию дала мне для книги его мать Нина Ивановна. Когда мы прощались, она сказала: «Володя был золотым сыном, пусть его помнят люди».

На том же перекрестке, где был расстрелян Владимир Пеньковский, погиб еще один водитель пассажирского автобуса. Александр Александрович Демус вел автобус из Орловки. Перед перекрестком улиц Пушкинской и Советской его машину обстреляли боевики.

 

 

ГОРИТ  ДОМ  ДЕТСКОГО  ТВОРЧЕСТВА

 

С утра в Доме детского творчества было шумно. Шло представление для  детей летнего лагеря восьмой школы. Зрительный зал был полон, а он вмещает 120 человек. Спектакль закончился, и вся эта шумная ватага, обсуждая представление, строя планы на завтрашний день, двинулась по улице Пушкинской. Прошло не больше получаса, как стихли звонкие голоса детей, наступила полуденная тишина. Она была какой-то тяжелой. То ли изнуряющая жара действовала, толи предчувствие беды надвигалось…

Директор Дома творчества Десятник Наталья Борисовна, Баранова Людмила Егоровна, Гогоцкая Галина Андреевна остались обедать на работе. В начале первого с улицы послышались выстрелы. Любопытные женщины пошли посмотреть, что же происходит. Но их остановила сотрудница, пережившая трагедию в Баку Рита Рубеновна Нерсесова. «Это настоящая стрельба,- убеждала она,- надо прятаться». Женщины закрыли все двери. Из окна второго этажа увидели, как во двор со стороны улицы Октябрьской вбегают люди в камуфляжной форме. Они стали выбивать двери. В это время  работницы ДДТ уже укрылись в складе. Оттуда они слышали автоматные очереди, глухие далекие взрывы, оглушающие близкие, от которых качались стены, слышали тяжелые шаги боевиков, погром в кабинете директора рядом за стеной.

Через какое-то время звуки снаружи стихли, но почувствовался сильный запах гари. Женщины открыли дверь склада и попали  в горящий коридор. Стояла густая завеса дыма, ничего не было видно, дышать стало невозможно, но напротив подсобки окно, оно уже было разбито, толи взрывом, толи автоматными очередями.  Галина Андреевна и Людмила Егоровна без промедления решили выбираться наружу, но это был второй этаж. На их счастье рядом с окном проходила водосточная труба. Людмила Егоровна полезла первая. Когда была на расстоянии метра от земли, оборвался кусок трубы, Людмиле Егоровне пришлось прыгать. Галина Андреевна прыгала уже высоты первого этажа.

Наталья Борисовна глянула в свой черный от дымовой шашки кабинет. Взгляд упал на сейф, там трудовые книжки. «Их надо спасти!» И только она подошла к сейфу, в кабинете прогремел взрыв. Наталью Борисовну взрывной волной выбросило из кабинета через коридор к противоположной стене. Оглушенная взрывом, с разбитым коленом она кое- как доползла до окна. Лезть по водосточной трубе никак не решалась. Она, как капитан тонущего корабля, уже готова была погибнуть вместе со своим детищем. Но подчиненные, прыгнувшие раньше, умоляли директора рискнуть. «Пусть вы ушибетесь, или даже сломаете ногу, но вы будете живы». И Наталья Борисовна поддалась уговорам. Прыжок с пятиметровой высоты второго этажа  требовал не малого мужества. Она собрала всю свою волю, зная, что безопаснее падать на «пятую точку», шагнула прямо с подоконника. От удара о землю Наталья Борисовна потеряла сознание. Галина Андреевна и Людмила Егоровна не отходили от директора, пока не привели ее в чувство. Потом они поддерживая хромающую Наталью Борисовну, побежали через проход в заборе в здание налоговой полиции. Через ворота выглянули на улицу Пушкинскую. В это время по дороге приближался грузовик, полный ликующих боевиков. Один из них нацелил автомат на Наталью Борисовну. В голове промелькнула мысль: «Стоило ли испытать страдания и страх прыжка, чтобы теперь быть убитой из автомата». Но чувство самосохранения вывело женщину из оцепенения, и она вовремя укрылась за углом здания.

До пяти вечера женщины находились во дворе горящего здания. Пытались вызвать пожарных, но те ехать отказались, сославшись на снайперов, простреливающих улицы.

Приехала «скорая», которая хотела увезти Наталью Борисовну в госпиталь, но она отказалась и попросила отвести ее домой, там и оказывали ей медицинскую помощь. А лечиться пришлось долго. Сильное сотрясение головного мозга, сильный ушиб и открытая  рваная рана колена, ушиб позвоночника — это только медицинские диагнозы, которые и спустя десять лет дают о себе знать. А как определить глубину психологической травмы хрупких женщин, оставшихся беззащитными один на один с жестоким врагом?!

«Больше всего жалко сгоревший методический материал, накопленный за сорок лет, —  с горечью делилась Людмила Егоровна, бессменный завуч Дома детского творчества, больше переживающая за дело, чем за себя лично, — жалко удивительные куклы и картины нашего художника Сергея Донцова.

–  А еще мы поняли, что мы никому не нужны. Каждый спасался, как мог, — с болью добавила педагог-организатор Галина Андреевна Гогоцкая.

Конечно, не бывает, худа без добра. После нападения басаевцев сгоревший Дом детского творчества отстроили и оборудовали заново. Вот только исстрадавшиеся, раненые души даже спустя десять лет требуют тепла и внимания, которого так не хватает простым буденновцам со стороны родной власти.

 

 

ЗАХВАТ  АДМИНИСТРАЦИИ

 

 

НАС  НИКТО  НЕ  ХОТЕЛ  СЛУШАТЬ

 

А в то же самое время, 12 часов, другая группа боевиков, пройдя по улице Октябрьской, начала обстрел и захват здания администрации. Чернышова Валентина –  тогдашний секретарь главы администрации Коваленко П.Д., с рабочего места была захвачена в заложники. Ее воспоминания наталкивают на раздумья:

«В 12 часов 10 минут я услышала выстрелы, в приемную позвонил начальник милиции Николай Андреевич Ляшенко. Он кричал в трубку: «Валя, помогай, нас обстреляли». Я начала звонить по воинским частям, в спецслужбы Буденновска и Ставрополя, на завод «Ставропольполимер», чтобы те усилили охрану. Я ушла из кабинета только тогда, когда оборвалась связь, и только вышла в коридор, как прогремел выстрел гранатомета. Нас спасло то, что граната застряла в кондиционере. А на первом этаже уже были боевики, я побежала на пятый и закрылась в туалете. Когда они начали ломать двери, я сказала: «Не ломайте, я сама открою». Всех, кого взяли в заложники в здании администрации, согнали на автомобильной стоянке за зданием. Потом всех погнали в больницу. Там мне пришлось столкнуться с Басаевым. Когда он проходил мимо, я его упрекнула, что настоящие горцы с женщинами и детьми не воюют. Но он прошел мимо меня, будто и не заметил, а его помощник Арсланбек отшвырнул меня так, что я влипла в стенку.

Дважды мне удалось из больницы позвонить по телефону. Один раз сообщила родным, что я в заложниках; а второй раз звонила директору завода Моисею Иосифовичу Гершбергу и просила сообщить по прямому телефону в Москву, что в больнице не пятьдесят человек заложников, как сообщали сначала в СМИ, а пять тысяч, что больница битком набита людьми.

Возмущало отношение басаевцев к дагестанцам, чеченцам, попавшим в заложники. К ним относились даже хуже чем к русским, с презрением, как к предателям.

Я сама своими глазами видела, как ящики с боеприпасами таскали из подвала больницы, хотя в «Ставропольской Правде» я читала опровержение, будто бы проверка не подтвердила наличие оружия в подвалах до нападения.. И еще я стала свидетелем одного странного факта. Когда начался, а потом стих штурм, в больницу заходили странные люди. Чистенькие, надушенные, наглаженные. Они обнимались с Басаевым и другими боевиками, поздравляли их с чем-то.

Когда  во время штурма стояла у окна, снаряды попадали в стены, и была сильная вибрация. У меня потом живот представлял собой сплошной синяк. Все дни в больнице ко мне жались трое детей из детского отделения.  На пятый день, когда договорились с Басаевым об освобождении детей с родителями, я с этими детьми вышла. Довезла их до детской поликлиники и сдала  медикам, чтобы им оказали помощь и нашли родителей.

Когда нас опрашивала прокуратура, я говорила и про боеприпасы из подвала, и про «чистеньких гостей», но в прокуратуре нас никто не хотел слушать. Нам сказали: «Все это вам показалось».

 

Давыдов Владимир Алексеевич, преподаватель музыкальной школы и по совместительству председатель профсоюза работников культуры с утра 14 июня находился в администрации, тщетно пытаясь попасть к кому-то из руководителей. Коваленко П.Д. уехал в Ставрополь, Шевченко В.В. не принимал. Владимир Алексеевич зашел в кабинет к Ахромеевой Светлане, которая записывала на прием к главе Администрации. Вдруг со стороны милиции послышались выстрелы, быстро переросшие в шкальный огонь. Из приемной Коваленко сообщили, что на город напали чеченцы. В здании администрации началась паника. Люди не знали куда бежать. Кто-то у Сосиковой В.С. взял ключи от подвала, но открыть его не смогли, ключи в суматохе дали не те. Давыдов с группой сотрудников администрации укрылся в подвальном помещении буфета. Людей там столпилось много, и потому Владимир Алексеевич решил пойти в музыкальную школу.

Вышел через черный ход, остановился, прислушиваясь. Со всех сторон раздавались выстрелы, и тут со стороны гаражей администрации показались люди в камуфляжной форме с повязками на голове с оружием в руках. Подгоняя дулом автомата, чеченец повел Давыдова на площадь, где уже находились захваченные люди. Со всех сторон на площадь стали сгонять большое количество заложников. Люди были испуганы, многие ранены, истекали кровью. Дети, пугаясь выстрелов, плакали, а боевики кричали, заставляя молчать.

« Я видел, как боевики выстрелили из гранатомета по Дому детского творчества, и он загорелся. Потом нас подняли и погнали на площадь за здание администрации. За толпой ехал бензовоз. А в воздухе появились самолеты и вертолеты. Всех заложников, а было нас на тот момент человек 500-600, начали направлять в пространство между администрацией, гаражами и Узлом связи. В промежутках между зданиями стояли боевики с автоматами, а сзади нас прессовал бензовоз»- Вспоминал Владимир Алексеевич. Его, как и всех захваченных горожан ждала участь заложника и долгих шесть дней заточения в осажденной больнице, из которой он, слава Богу, вышел живой.

 

 

ХОРОШО, ЧТО  БОГ  ЕСТЬ

 

Этим откровением поделилась со мной удивительная женщина, поэт Галина Савченко. Несмотря на неюный возраст, Галина умудрилась сохранить в себе восторженное восприятие жизни и детскую чистоту. Я знала, что у нее есть свой опыт встречи с бедой 1995 года. И вот что она мне поведала в свойственной ей короткой, емкой и образной манере.

«12 часов дня. Звонок родственницы, которая всегда, уже много лет подряд звонит мне на работу ровно в 13 часов. Разговор ни о чем. Как бы между прочим говорю: «А у нас стреляют». Обещаю перезвонить, как только все узнаю. Стук в дверь. Кричит Ильинова: «Галина, на город чеченцы напали. Надо бежать». Быстро собираюсь и бегу до третьего этажа. Навстречу Медуница Людмила, говорит: «Первый этаж взяли». Бежим назад. На четвертом этаже прячемся в подсобку. Слышим звон стекла, грохот выбиваемых дверей. Нас четверо. Жара. Сидим на полу. Закрылись на шпингалет. Лиля бледная, на грани нервного срыва. Показываю знаком: «Молчи!». Все  живое в нас четверых слилось воедино, в одну мольбу: «Господи, помоги!» В ответ уходит паника и приходит надежда и мысль! Тихо встаю, прикладываю указательный палец к губам. Девочки понимают – надо молчать. Открываю шпингалеты, оставляю двери приоткрытыми. Мимо по коридору  стучат ботинками боевики. Где-то рядом ломают двери. Слышится стрельба. Но к нам никто не заходит. Или подумали, что уже взяли отсюда, или просто никого нет. Сидим. Уже никого нет. Все утихло. Послышались крики наших: «Есть кто живой?» Людмила Медуница узнала голос знакомого милиционера. Это был Драган Андрей Пантелеевич. Мы вышли». Вот Галина почувствовала, что Бог есть. И он реально помогает. Когда мы просим. Когда призываем его в свою жизнь. Он готов нас спасать. Готовы ли мы спасаться?!

А дальше я предлагаю вниманию читателя авторское поэтическое произведение Галины Савченко (Литературный псевдоним – Чайка).

 

«Скажите мне, а кто из   нас, живущих                        На ветровой земле не   одинок?»                                                                                                                                                              А. Екимцев   Крест.     И кто не слаб? Мгновенье. Час. День. Год.   Жизнь.От понимания этой слабости я могу    так обостренно принимать эти строки поэта. И думается, что русской   душе присуще некое обостренное мерцание. Что в беде, что в разумности, что в   добре или неразумности. Душе всегда нужно состояние дружбы. На мгновение.   Час. День. Год. Жизнь. И друг всегда нужен, Который бы выслушал, оценил,   подсказал, помог. В земных условиях бытия мы все бываем то хранителями тайн   друзей, то исповедующимися перед ними. Радость делишь радостно. В беде,   огорчениях чувствуешь их тепло. Сознательно ли, подсознательно, может   генетически, знаем и надеемся, что тебе помогут, услышат, что ты не одинок. И   полностью доверишь ЕМУ свои тайны, свои надежды. Свою благодарность. За   возможность знать. Знать, где душа получит поддержку. И уверенно сказать:   поддержка есть, и не просто есть, а единственно есть. Искренне доверить. Известно всей стране: Буденновск – Басаев.…   И я. Просто на рабочем месте. Два часа не жизни. Подсобка. В коридоре шум   смерти. Чужая речь. Смех. Выстрелы. Взломы. Бетон подсобки. Сидим. Четверо.   Неодушевленность ноги не держат. Души нет. Улетела. И все мое живое   остановилось. Слилось в едином слове: «Помоги!..» пограничный разлом   сознания, знания, незнания. Вздох. Выдох. «Помоги!..» в коридоре шум смерти.   Энергетика сознания пульсирует: «Не дышать!» Четыре вдоха и выдоха   одновременно – это уже шум. Шум жизни. И спасены. Тем, что не найдены. Тем,   что… Чем же?.. Я дома.  Радость.   Слабость. Опять получается сидеть. Тихо-тихо. Одна. Душа вернулась.   Благодарить могу наедине. Потом дела. Жизни. А в разрывные моменты потерь, а   значит потери части себя, душевно вскрикнешь: «За что?..» и утешишься мыслью   духа о неизбежности тоже нести. Свой крест. А земное сердце кровит от потери   и ищет точку опоры. И находит. В сердцем подсказанной очистительной своей   молитвенной беседе. И поднимаешься. Надо жить. Любить. Нести.                                                                                    Галина Чайка.

 

 

 

 

 

 

 

МАТЕРЬ  БОЖЬЯ  МОЛИЛА  ЗА  НАС

 

Раису Николаевну Кастарнову  я знала еще с тех времен, когда  работала художественным руководителем в Парке культуры и отдыха им. Гагарина, а она была там главным бухгалтером. Раиса Николаевна всегда располагала к себе,  в разговоре ей всегда хотелось доверить самое сокровенное. Много лет наши пути не пересекались.

А когда, начав работу над этой книгой, я дала объявление в газету о том, что воспоминания очевидцев помогут мне в работе, мне поступил звонок: «Поговорите с главным бухгалтером архитектуры». На другой же день я направилась в архитектуру. И тут я снова встретилась с Раисой Николаевной.

За двадцать лет, что мы с ней не общались, произошло много изменений, не внешних, внешне она почти не изменилась. Эти изменения коснулись ее внутреннего мира. В разговоре Раиса Николаевна очень часто упоминала о Боге, и сам тон разговора был наполнен смиренностью. Она стала глубоко верующей женщиной. А главная причина этого важного события в ее жизни в том, что Раиса Николаевна в кошмарные июньские дни, будучи заложницей, видела, как Матерь Божья молилась у Святого Креста.

«Когда началась стрельба, и нам стало известно о нападении, я ходила по кабинетам первого этажа и торопила девчат уходить в подвал. И когда уже все спустились, я вдруг вспомнила, что дверь моего кабинета осталась не закрытой, а там финансовые документы, а на следующий день ожидалась краевая  проверка. Я вернулась, закрыла кабинет, и когда уже вытаскивала ключ из замка на плечо мне легла мужская рука. Подняла глаза. Мужчина средних лет в военной форме, с бородой так спокойно говорит мне:

– Пойдем.

– Куда пойдем?- спрашиваю, а он мне

– Туда, где все.

– А где все?

Это был сам Басаев. Вывел он меня во двор, а там уже народу!.. Я была в новом наряде, и первое время все боялась его испачкать, а потом и на землю садилась, и на пол ложилась, не до нарядов стало.

Все дни заточения Раиса Николаевна находилась в отделении кардиологии. Пережила она обстрел, штурм, вместе со всеми стояла у окон и махала солдатам простыней. Но все эти испытания затмило одно событие, которое теперь Раиса Николаевна считает главным в своей жизни.

После штурма, когда отступили альфовцы, наступило хрупкое затишье, Раиса Николаевна сидела на полу и смотрела в оконный проем. Окна выходили на юго-восток. Небо было голубым и глубоким. По небу плыли перистые облака, а точнее сказать, они в тот момент застыли в форме огромного гусиного пера, и на этом фоне родилось видение: христианский крест с двумя пересечениями и преклоненная к кресту Богоматерь.

 

ИХ  НЕ  ПОКИНУЛО  МУЖЕСТВО

 

Однажды, когда я объявила через газету о сборе материала для книги, мне позвонила женщина и попросила написать теплые слова о Татьяне Васильевне Левченко, которая в 1995 году работала заместителем главы администрации по социальным вопросам. По рассказам очевидцев, мужество и находчивость не покинули  Татьяну Васильевну в дни испытаний. А в момент нападения на администрацию благодаря ей около тридцати человек были спасены от захвата.

В 11 часов 50 минут закончилось совещание с медиками, которое проходило в кабинете Левченко. Сразу после совещания к Татьяне Васильевне зашел Федоров Виктор Иванович, с которым ей предстояла поездка в школу №8. Татьяна Васильевна выглянула в приемную, там сидели люди к ней на прием. Виктор Иванович торопил, но Татьяна Васильевна все же решила сначала принять людей,  а потом ехать. И когда она приняла 2 или три человека, послышалась стрельба, усиливающаяся с каждой минутой. И когда через окно Левченко увидела на площади вооруженных боевиков, падающих под пулями людей, она поняла всю серьезность положения. Сначала она вывела находящихся в приемной и прибежавших сюда людей в коридор, в котором не было окон. Все время Татьяна Васильевна думала, где и как можно укрыть людей, и последний момент, когда боевики уже показались на первом этаже, она вдруг вспомнила о выходе в подвал через свой кабинет, которым никогда не пользовалась. Татьяна Васильевна     собрала людей из коридоров и увела их по черному ходу  в подвал. Три часа просидели они в полной темноте, пока бандиты не ушли с захваченными заложниками в больницу.

Потом были дни  и ночи работы в военном штабе. Было трудно, но самое трудно время было после, когда тысячи истерзанных болью людей проходили через ее руки. И хотя стремилась Татьяна Васильевна сделать для людей все, что могла, чувство вины, не лично за себя, за систему, терзает ее до сих пор. Ведь она представляла Власть, которая тогда в 1995 году не смогла предотвратить беду. Не мешало бы всем чиновникам иметь такую ответственность перед людьми, как у Левченко Т.В.

Много слов благодарности заслужили преподаватели художественной школы Пальчиков Александр Владимирович, Пальчикова Светлана Александровна  и директор школы Бойко Лариса Николаевна, которые успели закрыть все входы и выходы во двор и здание школы, и, проявив ответственность и находчивость, спрятали детей под баррикадой из столов. А потом, когда в городе стало спокойнее, всех детей преподаватели развезли по домам, где их встречали благодарные родители в окружении соседей, родных и знакомых. И все благодарили, обнимали и целовали учителей за спасенные жизни детей.

 

 

 

 

ДОМ НА ЛЕНИНСКОЙ

 

Дом № 60 на улице Ленинской считался элитным в городе и по расположению, и по качеству квартир, и по составу жильцов. Многие из горожан, проходя мимо, с завистью поглядывали на его обитателей. Но после 14 июня 1995 года этот дом перестал быть объектом зависти. И даже наоборот, можно было слышать от прохожих: «Хорошо, что мы не в этом доме живем»…

…После захвата администрации, группы боевиков рассыпались по близлежащим улицам. Им нужны были заложники. Много заложников. Снайпер расположился на пороге сбербанка (ныне центральная городская библиотека), и стал в прицел рассматривать пятиэтажный дом напротив, который был ярко освещен полуденным солнцем, и все происходящее в квартирах оказалось как на ладони. Вот в одной из квартир на пятом этаже в окне показался силуэт женщины. Снайпер прицелился в грудь и нажал курок. В прицел были видны разлетевшиеся брызги крови и медленно осевшая фигура мишени. Снайпер остался доволен работой и перевел взгляд на соседнее окно.

…Галина докрашивала окно в спальне, когда где-то в районе милиции послышались ухающие звуки и трескотня. «Наверное, в милиции учения идут», – подумала она и продолжала с усердием размазывать быстро загустевающую на жаре белую краску. Но через несколько минут обратила внимание на спешащих от площади людей. Потом люди побежали. А следом за ними появились мужчины с автоматами в камуфляжной форме с зелеными повязками на головах. Сердце тревожно заколотилось. Галина бросила кисточку и закрыла окно. Села на диван, пытаясь успокоиться. На глаза попался телефон. Набрала номер свекрови. «Мама, в центре у нас стреляют. Я боюсь». Вдруг связь прервалась… А в подъезде уже стоял грохот выбиваемых дверей, крик и плач соседей с нижних этажей. «Надо переодеться, а то придут, а я в шортах», – Галина протиснулась к шифоньеру между пианино и швейной машинкой, одела первое попавшееся платье . И когда пробиралась между мебелью обратно в зал, вдруг почувствовала удар в грудь. В голове зазвенело, в глазах потемнело, перестала ощущаться левая рука. В голове мелькнула мысль о том, что ей оторвало руку. С трудом перевела взгляд влево. Нет. Рука была на месте. Последнее, что она помнила, это как она взяла с пианино чистую салфетку, приготовленную для протирания окон, и прижала ее к ране, из которой фонтаном хлестала кровь. Силы уходили, в голове усиливался шум. Она медленно осела на пол и потеряла сознание.

Сколько по времени она лежала, трудно было понять. Сознание медленно возвращалось. Галина лежала и размышляла: «Когда умирают, летят в какую-то трубу. Я не лечу, значит еще живая. А если живая, надо вставать и выбираться из квартиры».

В груди поселилась адская боль. Голова кружилась. Судя по багровой  луже на полу, крови она потеряла много. Но встать и дойти до квартиры соседей сил хватило. Галина постучала. За дверью слышалась перебранка. Муж не разрешал жене подходить к двери. Наконец дверь открылась. Рая Руфман запричитала, увидев соседку всю в крови. Но опыт работы медсестрой подтолкнул к действию.

Раненую Галину Савинову отвезли сначала в пожарную часть, потом в поликлинику, где ей уколи сильное обезболивающее и еще что-то, что помогло ей, не теряя сознания, доехать до  Благодарненской больницы.

Эта больница запомнилась грязью, обшарпанными стенами, огромным количеством тараканов, которые перемалывали в труху любые продукты, оставленные на тумбочке на ночь. Мало того, там Галина впервые узнала, что тараканы кусают людей. У нее и у всех женщин в палате были искусаны руки.

Никакой реальной помощи там раненым не оказывали, даже обезболивающие препараты не кололи, только на рентген без конца возили, да советовали больше ходить. Эти советы чуть было, не привели к смертельному исходу.  Для Галины Савиной дни пребывания в Благодарном стали кошмаром.   Но к счастью, дней через пять прибыла туда бригада врачей из Ставрополя.

Она еще была в дороге, а в краевой клинической больнице   уже готовились к ее операции. Бригада  медперсонала подхватила раненую у порога. На ходу, прямо на каталке ей обрезали ногти, обрабатывали, кололи какие-то препараты, надевали стерильное белье. В подготовленной   операционной ее уже ждал хирург Урусов Евгений Хамидович. Ему то и обязана Галина Савинова жизнью.

Как она узнала позже, пуля прошла у нее чуть выше сердца, задев верхнюю часть легкого и раздробив ребра. Когда она в Благодарном по совету врачей начала двигаться, осколки ребер начали рвать ей легкое, и только оперативное и профессиональное вмешательство Ставропольских врачей предотвратили смертельный исход.

С непрофессионализмом, преступным равнодушием не раз пришлось столкнуться Галине в период лечения в Буденновске, когда оформлялась на инвалидность. С частично вырезанным легким, с тяжелейшей психологической травмой она только через Ставрополь с трудом оформилась на третью группу инвалидности. Через год, когда необходимо было переоформить документы на группу, еще раз повторять «хождения по мукам» Галина не захотела. С каждым годом ранения все больше дают о себе знать, но лечиться женщина старается больше народными средствами. Жить продолжает в той же квартире, где была ранена. Хотя трудно было, особенно первое время. Окна в квартире чаще занавешены, а дверь установлена настоящая бронированная.

Я заметила, что все двери, начиная с подъезда, в доме № 60, на улице Ленинской укрепленные, железные. Многие из жителей после нападения басаевцев, уехали, кто в другой город, а кто и в другую страну. Но все из ныне живущих знают, что в том страшном июне погибли — жильцов, ранено—, побывало в заложниках—- человек, и всем до единого было вручено свидетельство участника боевых действий.

Потому и не завидуют больше горожане жильцам дома №60, что на улице Ленинской.

 

 

 

 

ТРЕТЬЯ  ГРУППА  ЗАХВАТА

 

Третья группа захвата  пошла на городской рынок. В памяти горожан в основном остались именно эти три направления: милиция, администрация, рынок.  На рынке было самое массовое скопление народа. Самая большая паника, самое большое количество пострадавших. Целыми автобусами, набитыми до отказа вывозили заложников именно из района рынка.

Светлана Горбунова, торгующая гамбургерами, вспоминает: «Я тогда торговала вещами напротив кинотеатра «Олимпия». В обед со стороны милиции донеслись выстрелы. Потом люди из центра побежали, кричат: «Прячьтесь! Чеченцы на город напали!» Светлана похватала вещи и в столовую напротив Олимпии забежала. А там уже народу набилось полно. С улицы все громче доносились выстрелы и взрывы. Люди в столовой начали молиться.

И Бог пронес, в столовую чеченцы не ворвались. Допоздна не решались выходить. Только часов в восемь вечера потихоньку стали выглядывать. На углу лежал убитый мужчина, ближе к Олимпии изрешеченная пулями женщина, дальше к универмагу у вагончика расстрелянная женщина. Торговые ряды с брошенным товаром ужасали своим беспорядком и безлюдностью.

Белоконенко Анна Федоровна торговала вещами напротив  универмага. В обед со стороны центра послышались хлопки, потом начали бежать люди с криками: «Там стреляют! Чеченцы напали! Убегайте!» Мимо художественной школы пробежали дети, погоняемые учительницей. Соседи по торговому ряду стали спешно собирать товар. Напротив Чернова Елена, торговавшая посудой и хрусталем, убежала, бросив все. «Люди ковры побросали, что в сравнении с ними по ценности наша мелочь?» -говорила позже Елена.

Но Анна Федоровна все еще мешкала. Тут подошла соседка Нина Ларская и, ругая Анну Федоровну за медлительность, буквально утащила ее с рынка. Когда бежали через улицу Борцов Революции, видели остановленные автобусы №8 и №7.

А Рябушкина Мира Яковлевна с утра жаловалась женщинам на головную боль и могла бы уйти домой, но не ушла. Она словно знала, что придет ее смерть. Смирившись с неизбежным, не торопясь, собрала вещи, брошенные девчатами в вагончик к Зине, соседке по торговому ряду, и в тот момент, когда стала замыкать дверь ее настигла шальная пуля.  Чеченцы бежали и, не целясь, поливали хаотическим огнем торговые ряды. От их тяжелого бега с полной боевой оснасткой в тяжелых военных ботинках содрогалась земля. И это чувствовали люди, спрятавшиеся в машинах и торговых павильонах.

«Мы, люди, находящиеся в мясном павильоне, услышав выстрелы и крики, успели закрыть двери на засов. На крыше видели чеченца, он стрелял в кого-то на улице, при желании он мог бы через окно расстрелять нас, но Бог пронес, — рассказал мне работник мясного павильона Терминасов Александр, вспоминая 95 год, — а за стенами павильона слышали автоматную стрельбу, взрывы».

Людмила Колганова, работник рынка, в момент нападения находилась на весовой. Она видела как на площадку, что была за молочным павильоном, и где находилась весовая, въехала машина с военными, только на головах у них были зеленые повязки. Они начали стрелять в воздух и захватывать людей. Люди в панике бросились в рассыпную. Несколько десятков человек набилось в весовую и подвал. Дверь закрыли на засов, и вышли оттуда, только спустя несколько часов, когда на рынке все стихло.

Ответственный секретарь газеты «Вестник Прикумья» Алла Михайловна Апалькова в обеденный перерыв решила пройти по рынку. Ей хотелось купить часы для сына, который получил аттестат об окончании девяти классов. На рынке было шумно и многолюдно. Вдруг откуда-то с центра послышались одиночные хлопки, которые вспугнули птиц. Никто даже не понял сразу, что это за хлопки. Но по мере их приближения стало понятно, что это выстрелы. Какой-то мужчина высказал предположение, что это голубей пугают. У Аллы Михайловны родилось предположение о том, что в милиции по средам идут учения, и стреляют, видимо там. Но выстрелы становились громче и громче. Когда она была около молочного павильона, выстрелы слышались уже в районе Дома Культуры. Торговцы с рынка спешно собирали товар. А с главного входа с улицы Свободы побежали люди с криками:

– Стреляют! Чеченцы в городе!

Алла Михайловна остановилась и, оглядываясь по сторонам, пыталась понять, что же происходит. На полном газу срывались с места автомобили, захлопывались двери торговых павильонов и магазинов, перепуганные люди бежали, обгоняя друг друга. С визгом, сбив с ног старую женщину, промчались две молоденькие девушки. Пробежал мимо парень с окровавленной рукой. Споткнувшись, упала женщина. Раскинув руки, упал навзничь мужчина…. Обезумевшие люди метались от  одного выхода к другому, прятались под прилавки, в машины, под раскладушки, стараясь накрыться хоть чем-нибудь, чтобы не видеть ужаса, застигшего несчастных людей  врасплох.

– Что стоишь? Беги! – крикнул пробегавший рядом мужчина.

Несколько секунд она еще раздумывала, но вот  между людьми она увидела человека с оружием. Автоматная очередь вывела женщину из оцепенения, и она влилась в поток убегающих, а вслед им летели свинцовые пули.

А по улице Ленинской уже мчались машины с боевиками. Они со всех сторон окружали рынок. Несколько секунд отделяли Аллу Михайловну от смерти или от участи заложника, если бы она вовремя не свернула на улицу Свободы и не укрылась бы в доме совершенно незнакомых людей пенсионеров Чавкиных.

 

Этого героя моей книги, как и остальных, мне послал Бог. А было это в тот день, когда я поняла, что моя книга о девяносто пятом годе – это дитя, которому суждено появиться на свет в трудных родах. О средствах на издание я должна буду позаботиться сама.  Когда я осознала свое положение, то пошла к предпринимателям. Так я оказалась в магазине недалеко от гостиницы. Рассказывая о задуманной книге хозяйке  магазина Проценко Вере Борисовне, которая, кстати, с большим участием отнеслась ко мне, пообещав посильную помощь, я вдруг узнала, что в этом магазине работает человек, побывавший в заложниках. Я попросила свою собеседницу познакомить меня с этим человеком. Им оказался Алексей Усков. А дальше вы прочитаете его историю.

 

Алексея Ускова басаевцы  захватили на улице Ленинской. Вместе с группой других перепуганных и ничего не понимающих людей, захваченных на рынке, его посадили в отобранный у хозяина  «Рафик» (боевики останавливали встречные машины, водителей и пассажиров забирали в заложники, а машины использовали в своих нуждах. Тех, кто не хотел подчиняться, расстреливали) и отвезли на площадь «под Ленина», оттуда перегнали во двор администрации, где уже было много людей. Там стоял бензовоз, в воздухе кружили вертолеты.

Когда заложников повели по улице Пушкинской, Алексей оказался в середине колонны, и когда он находился на улице Мира, то «голова» колонны  была уже на проспекте Калина. Назад он не оглядывался.

Я сделала примерный подсчет количества захваченных в заложники людей. По словам Алексея, колонна растянулась на три квартала, это триста метров. Люди шли довольно плотно. В один ряд могло вместиться шесть человек. Идти, не наступая на пятки впереди идущим, можно примерно на расстоянии  70-80 сантиметров. Из этого выведем примерное число рядов. Выходит 385. Умножим число рядов на число человек в ряду. Получается 2310 человек. Естественно, это примерная цифра, одна из версий, так как точное число заложников никто не знает.  А к этой цифре прибавились медработники и больные, находящиеся в больнице, это еще 256 работников и 400 человек больных на тот день.

«В больнице я сначала попал в раздаточную комнату хирургического отделения на втором этаже. Когда начали переписывать, нас в ней оказалось сто семнадцать человек. Я представил, сколько таких комнат по всем этажам!

Помощник Басаева Арсланбек, проходя мимо, вдруг остановился около меня: «Что-то мне твоя наглая рожа знакома. Ты мент?». Боевики были настроены очень агрессивно. А я подумал: «Мне твоя рожа тоже знакома». Видно, заведуя разведкой Чечни, он не раз бывал в городе, а я по роду службы много ходил по городу и мог с ним встречаться. Мне скрутили руки и отвели в какую-то каморку, полную радиодеталей. Где-то рядом работал телевизор. Я лежал со связанными руками  лицом вниз, и мог только слушать. Неверная информация раздражала и угнетала. По «Новостям» говорили, что заложников то пятьдесят, то семьдесят человек. Я готовился к смерти. Но потом ситуация смягчилась.

Позже меня перевели в полуподвальное помещение актового зала. Там были деревянные полы, и там прошла первая и единственная ночь в заложниках, когда я сумел выспаться».

Алексей рассказывал медленно, чувствовалось, что говорить ему тяжело. От нашей общей знакомой я знаю, что Алексей долго лечился после освобождения из заложников,  он был ранен осколком в руку и глубоко травмирован психологически.

Но как бы не было тяжело, он все — таки рассказал до конца обо всем, что пришлось пережить: «В помещении актового зала периодически то  появлялись, то исчезали ведра с бензином. Специально не следил, но когда стояли у окон, оглянусь- стоят, снова оглянусь – нету. Появлялись и исчезали канистры в зависимости от успеха или неудачи в переговорах. Мы понимали, что если подожгут, все сгорим. Убегать некуда. На окнах решетки. Ранило меня во время штурма, когда стоял у окна. Осколок от простенка отлетел.

Когда стали набирать добровольцев, я вызвался поехать. Перед отъездом с улицы передали образец заявления, которое нам предлагали написать. Это было заявление о добровольном вступлении в отряд Басаева. Мы отказались писать это заявление. Басаев был взбешен таким поведением нашей стороны и затребовал вместо пятидесяти человек, 150 заложников. Мы понимали, что можем не вернуться.

Когда ехали, все время ждали, когда же наши начнут действовать. Когда передавали воду, думали она со снотворным, боевики сначала не пили, смотрели, как мы будем себя вести. В каком-то месте  дорогу преградили вертолеты, после остановки, автобусы повернули назад и потом ехали через Нефтекумск до с. Зандак».

Полного бездействия в отношения Басаева от наших спецслужб даже заложники не ждали. У всех было ощущение полного провала. Военные кляли правительство. Генералы высшего чина приказывали военным уничтожить автобусы, но те затребовали письменный приказ. Брать на себя ответственность за жизни ста пятидесяти ни в чем неповинных граждан никто из генералов не решился. Басаев стал героем, а Российская власть в 1995 году в очередной раз покрыла себя позором, расписалась в своей неспособности защитить своих граждан от терроризма.

 

 

 

«ТАМ  МОЙ  СЫН!»

 

Надежда Гавриловна Серафименко уже сделала необходимые покупки и собралась уходить с рынка, когда туда, как вихрь налетели чеченские боевики. С толпой убегающих она вырвалась из лап бандитов, прибежала домой, а сына, который торговал на рынке, дома нет. Надежда Гавриловна, бросив сумки, не долго думая, вновь помчалась на рынок.

– Куда ты, Надежда, – останавливали ее и родные, и соседи,– там стреляют!

– Но там мой сын, – упрямо твердила она всем в ответ, и никакая сила не могла ее удержать, сдержать ее порыв быть в лихую годину там, где ее сын, и, может быть, закрыть его собой от бандитских пуль.

Она прибежала к кинотеатру Олимпия, где располагалась торговая точка сына, но его там не было. Женщины из «Олимпии» кричали ей: «Надя, иди сюда!»

Но тут ее схватили боевики и стали гнать в толпу уже захваченных людей. Она вырывалась и все время кричала: «Там мой сын!» В какой-то момент ей удалось вырваться из рук боевиков. Она побежала, а ей вслед прогрохотала длинная  автоматная очередь. Изрешеченная вдоль и поперек, женщина упала замертво и долго, до тех пор, когда по городу начали собирать трупы, она пролежала на площади перед «Олимпией». Потом лежала в бане, заваленной изуродованными телами. И только на третьи сутки родные узнали, что Надежда Григорьевна не в заложниках, как они думали, а убита.

А накануне Светлане снился странный сон. Будто идет она с мамой по городу, а город черный-черный. И людей нигде нет. Везде пусто, и мертвая тишина стоит.   Дошли они до пустыря в районе маслозавода. А там стоит женщина, вся в черном, огромного роста, как памятник Мать-Родина, что на площади в центре города. И к ней выстроилась длинная очередь людей. Мама стала в эту очередь. А женщина в черном раздавала белый хлеб. Мама взяла хлеб и говорит: «Хватит нам одного кусочка».

Светлана проснулась в тревоге и поняла: в Буденновске что-то случилось. 14 июня вечером Североморск облетела страшная весть: на Буденновск напали чеченцы. Светлана тщетно пыталась дозвониться домой, и только 16-го, наконец, в трубке услышала голос отца:

– Мама погибла. Похороны сегодня.

– Задержите похороны, мы прилетим, – сквозь слезы умоляла она отца.

– Нет, дочь, задерживать нельзя. Она трое суток уже на жаре. На нее страшно смотреть. Пусть она останется у тебя в памяти живая.

 

Так и осталась Надежда Григорьевна в памяти у дочери Светланы Синчук живая, подвижная, веселая, спешащая к детям по первому зову. Яркой страницей осталось в памяти. Новый Уренгой. Семья Светланы на грани развала. В отчаянье послала маме телеграмму: «Мамочка, забери меня отсюда. Я тебя умоляю!» И мама прилетела за тысячи километров. Примчалась спасать тонущий семейный корабль дочери. И спасла. И так было всегда. Стоило написать или позвонить и о чем-то попросить маму, она бросала все свои дела и мчалась на зов детей.

И спустя десять лет Светлана не может смириться с утратой. Без мамы в мире стало так пусто! Конечно, она понимает, что Богу нужны хорошие люди, но как их не хватает здесь, на земле?!

 

 

 

ЕЕ   ДВАЖДЫ  ВОДИЛИ  НА  РАССТРЕЛ

 

Прошло десять лет, но Ольга Куцова, до сих пор  без дрожи в голосе не может говорить о тех днях. А вернее, она старается вообще не говорить о них. И так ведут себя  большинство людей, переживших тот ужас. Вот то немногое, чем смогла она поделиться, перебарывая волнение, превозмогая боль от спазмов в горле:

О нападении Ольга узнала на рынке в начале первого часа. Она торговала книгами, подменяя мужа. Со стороны администрации бежали люди, кричали всем, чтоб прятались,  так как чеченцы напали на город.

- Меня схватили на улице Мира около детсада. Хорошо, что я не успела забрать дочь и ее миновала страшная участь. Всех, кого хватали, сначала сгоняли на площадь к памятнику Ленину. Нас уложили прямо на раскаленный  асфальт лицом вниз. Мы лежали и задыхались от испарений, что шли от асфальта, от беспощадного пекла, что исходило сверху. Кому-то становилось плохо с сердцем, кого-то начинал душить приступ астмы. Некоторые были ранены и истекали кровью.

Дальше было еще страшней. Над городом появились вертолеты. И бандиты погнали нас за здание администрации, где стоял бензовоз. Они  заставляли нас лезть на машину, под машину, усаживаться вокруг машины, говорили, что если будут стрелять с вертолетов, они подорвут бензовоз. Там у нас на глазах один из бандитов хотел добить уже раненую сотрудницу сберкассы, но другой его остановил, и женщину отвезли в больницу. Мы с облегчением вздохнули, а я подумала, что и среди бандитов есть люди.

Потом нас погнали по улице Пушкинской, по проспекту Калинина, как оказалось, к больнице. Сначала, разделив всех на небольшие группы, нас усадили на площадке, где разворачивались автобусы. Около остановки стоял расстрелянный автобус. Из кабины свисало тело водителя. В окна были видны неподвижные тела пассажиров. После этого нас повели к зданию больницы к разным входам.  Там нас разделили. Женщины и дети были в одних помещениях, мужчины в других.  Бандиты нам объясняли, что они не хотели трогать Буденновск, что ехали они в Минеральные Воды, чтобы там захватить самолет и улететь в Москву. Говорили, что непричинят нам вреда, если мы будем повиноваться. Они хотели заставить Москву пойти на переговоры. У всех заложников  забрали документы и разрешили позвонить родственникам. Мы узнали, что всем руководит Басаев.

Когда начались переговоры, басаевцы ходили по больнице и рассказывали заложникам о ходе переговоров, не упуская момента  обвинить власть в преступном равнодушии по отношении к заложникам.

Долгие переговоры по поводу журналистов запомнились холодным потом на спине и ужасом, которому подчиняется весь организм. Хотелось сжаться, раствориться в воздухе, только бы на тебе не остановился взгляд боевика. Но он останавливался. Меня  выводили в числе тех, кого хотели расстрелять, дважды. Первый раз нас уже вывели во двор, но потом переговоры сдвинулись с места. Потом они затормозились и басаевцы опять указали на меня. А перед нами уже были расстреляны пять человек. Я не знаю, чем я так им не нравилась, почему именно на меня два раза падал выбор».

 

 

ОНИ БЫЛИ НАСТОЯЩИМИ ГЕРОЯМИ

 

Когда начался штурм, женщин и детей, захваченных на улицах города, заставляли становиться к окнам и махать простынями, чтобы не стреляли. Ольге Куцовой запомнились два светловолосых паренька. После получасовой передышки опять началась стрельба, и заложников заставляли подниматься с пола и ставиться к окнам. У Ольги со стоном вырвалось: «Господи, опять!..» И вот, эти два светлых паренька загородили  женщин собой и встали в первый ряд. В одного из них, что стоял перед Ольгой попали осколки. Его кровь попала на нее.  Второй парень остался жив, но  его женщины потеряли из виду. «Так хочется узнать, где он сейчас.- Призналась мне Ольга. —  Так хочется его обнять и сказать спасибо. У нас у каждого была одна мысль: «Как выжить в этом кошмаре?» Писали на ногах и руках имена и фамилии. Было страшно оказаться неопознанным трупом. А те два паренька были настоящими героями, настоящими мужчинами. Они загородили собой матерей,  не своих, чужих».

 

МАЛЬЧИШКИ ИЗ АРХАНГЕЛЬСКОГО

 

Антон Калиновский и Василий Свердлик в тот день, 14 июня, поехали в город вместе. Они только что сдали последний экзамен по физике, получив по пятерке.

Василию надо было взять в больнице недостающие справки для в института, в который он уже был зачислен после подготовительных курсов.

У Антона в больнице лежала мама, и он торопился порадовать ее хорошей отметкой на экзамене, но так и не дошел до нее.

В больнице, когда начался захват, мальчишки  вместе с другими людьми, забежали в кабинет УЗИ. Когда боевики начали обходить кабинеты, крепкое телосложение, умные глаза мальчишек вызвали у боевиков подозрение. Ребят приняли за  курсантов летного училища. Держали парней в отдельном помещении, зверски избивали и расстреляли в числе первых жертв, когда в назначенное время не прибыли журналисты.

Бывший классный руководитель Антона и Василия Н.С.Махтеев вспоминает о ребятах как о талантливых учениках, верных друзьях. С болью и любовью рассказывает о ребятах Полина Михайловна Сорокина, преподаватель истории Архангельской школы. Она посвятила им свои стихи:

Говорят, что время лечит раны,

И душа уж больше не болит,

Только память возвращает постоянно

В черные буденовские дни.

В том июне знойном, жарком

Были все экзамены сданы,

И казалось, что удача рядом,

Только ты к ней руку протяни.

Сто дорог открыто перед вами:

Кто студент, кто будущий солдат,

Но дорогу Васи и Антона

Оборвал чеченский автомат.

 

 

 

 

        

 

  В ЦЕНТРЕ  СОБЫТИЙ

 

Костюченко Петр Петрович, заместитель главного врача ЦРБ, с самого начала захвата больницы был в центре событий. Информация, полученная от него, была ценной именно потому, что исходила из первых рук.

«О нападении басаевцев на город я узнал в начале первого часа. Из приемного отделения позвонила медсестра и сообщила о поступлении больных с огнестрельными ранениями. Потом около больницы началась стрельба. Я спустился на первый этаж и хотел выйти на улицу посмотреть, что происходит, но путь мне преградил военный в камуфляжном костюме, в военной фуражке, лицо бородатое, через плечо автомат. Он сказал на чисто русском языке, что больница захвачена специальным  чеченским отрядом под командованием Басаева, что все, кто находится в больнице – заложники.

К этому времени раненых стало поступать все больше и больше. Я собрал заведующих отделениями, объяснил обстановку, распределил обязанности. Я с бригадой, как анестезиолог — реаниматолог, сначала  работал в травматологии. Когда к вечеру возвращался из травматологии, больница уже была битком набита людьми. Для нас началась трудная работа. Были задействованы все операционные в хирургии, реанимации, гинекологии, травматологии. Но все же медикам было легче, чем заложникам. Мы были заняты делом, нам не было времени думать об ужасах, которым стали свидетелями, о том, что нас всех ожидает.

От людей, захваченных на улицах, я постепенно узнавал, что происходило в городе.

Когда был в реанимации, часов в восемнадцать или восемнадцать тридцать, ко мне подходят двое чеченцев:

– Вы Костюченко?

– Я, — отвечаю.

– Вы здесь главный, вас требует к себе Басаев.

 

Меня привели в штаб, который располагался на втором этаже в хирургии. Басаев велел идти в город, в наш штаб и передать, что он требует прислать журналистов, желательно из западной прессы. Он желает сделать заявление».

Переговорщиков выпустили из больницы на другой день. Они направились в милицию, где обосновался штаб, который возглавлял министр внутренних дел  Ерин. «Никто нас там не ждал, никто с нами не хотел разговаривать. Мы объясняли, что нас выпустили на определенное время, что если мы не вернемся вовремя, чеченцы будут расстреливать заложников», — вспоминал Петр Петрович. Но убеждения переговорщиков ни  на кого в штабе не возымели действия. В указанное время журналистов к больнице не направили. И басаевцы расстреляли  первых пять человек. Костюченко на свой страх и риск позвонил Басаеву и сказал, что журналисты скоро будут. Два или три раза Басаев намечал расстрел, но что-то сдвигалось в переговорах, и расстрел откладывали. Петр Петрович сам пошел искать журналистов и стал уговаривать их поехать в больницу. Да они и не были против, их не пускали туда по указанию Ерина. Но к вечеру все же удалось штабистов убедить, и переговорщиков и журналистов подвезли к больнице уже затемно.

Третий день прошел сравнительно спокойно. Костюченко поддерживал связь со штабом по телефону. Координировал работу штаба по краю Коробейников. Из Правительства никто заложниками не интересовался. Петр Петрович дозвонился до Москвы, вышел на Думу, но в самом начале разговора связь прервалась. Телефоны вообще перестали работать.

«Коробейников  во время телефонного разговора успокаивал, что штурма не будет, — продолжал рассказ Петр Петрович, — но на четвертый       день, в 4-30 утра неожиданно началась стрельба. Была убита выстрелом гранатомета сотрудница отдела кадров. Боевики стали заставлять заложников становиться к окнам и махать простынями, чтобы  наши не стреляли. Загорелась крыша и третий этаж. Я позвонил Коробейникову и выругал его нецензурной бранью за вранье. Он оправдывался, что он ничего не мог сделать, что так было задумано штабом.

Потом ко мне подошел Арсланбек. Он сказал, что есть возможность выпустить беременных и матерей с детьми. «Идите, скажите своим, пусть прекратят штурм». Мы снова пошли. Когда выходили из больницы, по нам стреляли наши же солдаты. Пришли в штаб, с нами никто не хочет    разговаривать. Все ходят со стеклянными глазами. Егорова не было на месте. Ерин улетел в Москву. Заглянул в один из кабинетов, там сидит Ковалев. Я ему вообще не симпатизировал, но тогда он единственный нам помог. Он дозвонился до Гайдара, тот помог выйти на Черномырдина.  Я разговаривал с ним, объяснил обстановку, что в заложниках  около двух тысяч человек. После меня с Черномырдиным говорил Ковалев. Через 30-40 минут стрельба прекратилась.

Нас, наконец, пригласили в штаб, там были Егоров, Степашин, Коробейников. С нами начали разговаривать. А до этого на нас смотрели как на шпионов от Басаева. Я рассказал о расположении боевиков, о том, что первый этаж заминирован, что везде канистры с бензином, об ужасном  положении заложников, об их тяжелейшем моральном и физическом состоянии. В больницу нас больше не пустили. После переговоров беременные женщины и матери с детьми до трех лет были выпущены из больницы».

В том, что большинство из заложников остались живы, есть несомненная заслуга Петра Петровича Костюченко. И об этом должны знать все.

Я попросила Петра Петровича назвать имена медработников, которые особенно отличились. «Все медработники заслуживают самых теплых слов благодарности, я назову только врачей. Это Шелестов В. А., Давыдов Б.А., Гончарова Р.Н., Абдуллаев М.А., отдельных слов заслуживает рентген-лаборант Чернышев Н.Н..»

От женщин, находящихся в роддоме я слышала рассказ о том, как заведующая  Гончарова Раиса Николаевна  защищала женщин и новорожденных, грудью преграждая дорогу боевикам. Хочется от всей души сказать им спасибо за мужество, за проявленные высокие человеческие качества.

 

 

СКОРЕЙ  БЫ  КАКОЙ-ТО  КОНЕЦ

 

Светлана Ивановна Еремина   в 1995 году работала в реанимации. В тот день она заступила на дежурство. Настал обед. Напарница Таня Демина, пообедав, отправила поесть Светлану.

«Вдруг заходит Таня, напарница — вспоминает Еремина,- и говорит, что на город напали чеченцы. Я посмеялась. В отделении стало тихо. Все врачи спустились в приемный покой. В городе стреляли. Поступило распоряжение готовить отделение к приему раненых. Больных, способных ходить, перевели в другие отделения. Остались только двое тяжелых. Семь свободных коек приготовили к приему, установили аппараты, капельницы. Первым привезли мужчину с оторванной ногой. Его сразу стали готовить к операции, я ассистировала анестезиологу. Операция прошла успешно, ногу спасли. Мужчина выжил. В первом часу дня на территории больницы послышались одиночные выстрелы. В отделение поступил светловолосый парень в состоянии агонии, его не удалось спасти, следом привезли черненького парня с усиками, он тоже умер. Потом поступила Ильина из сбербанка, рядом с ней была тринадцатилетняя дочь. Ильина умерла, а дочь осталась до конца с нами. Пришел Костюченко, забрал Таню на операцию в травматологию. Туда и обратно они шли под конвоем. В это время привезли Загороднего. У него была одна дырочка под левой грудью. Он еще торопил врачей: «Скорей, не успеете». Когда дали наркоз, разрезали, оказалось, что внутри у него все органы  на части посеченные. Это пули со смещенным центром, внешне почти не причиняя повреждений, внутри превращает органы в сплошное месиво. Он умер на столе. Мужчину с ногой перевели в палату, стали капать кровь. В отделение прибежала санитарка Гориславская, кричит: «Сюда чеченцы идут». Они разбили дверь, были агрессивные. Проверили все помещения, привели своего раненого в руку молодого парня. Было страшно и строго, их приказы не обсуждались. Чеченцы в больнице появились до того, как привели толпу. Когда пошли в пункт переливания крови, в коридорах было так много народу, что они могли размещаться только стоя. Басаев сначала расположился на третьем этаже в кабинете заведующего гинекологией  Ковалева, потом перешел в реанимацию, потом в хирургию, там расположился его штаб. С самого начала с ними был иностранный корреспондент с радио «Свобода», с монголоидной внешностью, он имел рацию. 15-го сварили суп, ели в основном дети. Нам даже не хотелось есть. Больные с кардиологии говорили, что за два дня до нападения, ночью, в подвал подсобного помещения из машины что-то перегружалось. Заведующая кардиологией спрашивала у главврача Куртасовой, та сказала, что подвал сдан в аренду коммерческой фирме. 16-го положили молодого боевика с гипертоническим приступом. Боевики были послушные, чистые. 16-го пошли парламентеры. Басаев требовал питания для детей.

Слышали, что будет штурм, с 16-го на 17-е. боевики достали пайки, нам дали печенье. В 4-50 утра началась стрельба, потух свет, перестала идти вода. Женщина, находившаяся под аппаратом искусственного дыхания, умерла. В отделении поставили пулемет на треножнике, грохот был страшный. Люди дико кричали. Наши стрельнули из БТРа, семь стен пробили, снаряд в нашем отделении остановился и застрял в стене. Отделение загорелось, было сильное задымление. Нависла опасность взрыва кислородных баллонов. Шелестов, наш хирург, выпустил кислород. Сделали последнюю операцию. Уже не было стерильного материала, не было света, была пробита газовая труба, вызывали газовиков. 17-го  от нас ходили парламентеры, пришли корреспонденты, снимали ночью. 18-го освобождали детей и раненых.

18-го ночью лежала на полу в малой операционной, и такая усталость в душе была, что думала: «Скорей бы какой-то конец». Уже и умирать было не страшно. Не думала, что останусь живой. Мы были уверены, что нас готовятся всех уничтожить. Жириновский говорил: «Чего с ними чикаться. Взорвать эту больницу». 18-го начали составлять списки добровольцев, кто поедет сопровождать боевиков. Предлагали образец заявления о добровольном вступлении в банду Басаева. Заявление никто не стал писать, понимали, что  уничтожат всех вместе с Басаевым. 19-го к больнице подали рефрижератор, боевики стали грузить трупы своих людей.

Когда басаевцы ушли, нас отпустили не сразу. Какое-то время мы находились в больнице, окруженной танками и солдатами. Когда отпустили, люди уходили с какими-то  странными лицами, как будто  шли в никуда.

На выходе нам всем говорили, что на площади будет митинг, и я, как ненормальная,  направилась туда. Мне бы голодной, грязной домой, ванну принять, а я на митинг. Так меня еще «чеченской подстилкой» обозвали. Нет, говорить об этом тяжело, хоть, и прошло десять лет».

 

 

 

 

 

 

ПОГИБШИЕ МЕДРАБОТНИКИ  Васильев Юрий Иванович, заведующий гаражами, Щербаков Василий Иванович, сантехник, Синьков Михаил Васильевич, водитель, Гаранжа Галина Алексеевна, специалист отдела кадров, Белянина Изабелла Викторовна, медсестра,

 

 

 

 

ПОЧЕМУ  ВСЁ  ЭТО  НАДО  БЫЛО  ИСПЫТАТЬ?

 

Мне приснился страшный сон. Той ночью было очень душно, я встала и закрыла окно больничной палаты, потому что не могла избавиться от тревожного предчувствия. Потом зачем-то приготовила сумку и стала ждать утра.

В жизни каждого из нас много дней, которые уходят, не оставляя следа, они забываются, как всё проходящее. Но вот уже четыре года не уходят из памяти события того июня. Я была среди женщин, так долго ждавших ребёнка и наконец осчастливленных. Сколько было счастливых надежд, ожидания. И вдруг….

…Внезапно в палату вбежала медсестра. На лице ужас. Объявила больным, что на милицию и больницу напали чеченцы, и начала спешно раздавать матерям детей, делать инъекции.

Наступила тишина. Её прервал звон стёкол, посыпавшихся из окон первого этажа больницы. Врачи и больные поднялись на третий этаж. Послышались крики боевиков, они начали выбивать запертые двери. Для нас то были страшные мгновения.

Позже врачи договорились с боевиками о том, чтобы больные люди могли «спокойно» находиться в своих палатах. Но о каком спокойствии можно было говорить? Мучила тревога за ребёнка здесь, в больнице, за родных там – в городе. Что с ними? Жива ли мама, которая, навестив меня, ушла из больницы за пятнадцать минут до налёта? Что нас ждёт?

Закружились в воздухе вертолеты, до нас доносились звуки автоматной очереди, лопнувших стёкол. Вечером первого дня все услышали какой-то свистящий звук: появилась угроза взрыва кислородного баллона. Людей перевели в другой отсек. Только через некоторое время смогли перекрыть краны, эта беда миновала.

В коридорах на корточках сидели люди – знакомые и незнакомые. У заложников был растерянный, удручённый вид. Некоторым было плохо, им оказывали медицинскую помощь. Среди заложников были и такие, кто пережил похожую ситуацию: в Сумгаите была подобная трагедия.

В отряде террористов были три девушки – чеченки. Роженицы собрались все вместе и стали просить их, чтобы освободили матерей с детьми. Чеченки (нашу просьбу они передали) рассказывали нам о той войне, которая велась в Чечне, о погибших родственниках, о нескольких разгромленных родильных домах, о безжалостной бомбёжке домов и сёл. И их боль тоже можно понять.

Наступил третий день. Тяжело было смотреть на больных, которым было очень плохо. У некоторых женщин от стресса, психологического перенапряжения начались кровотечения, поднялась температура. Люди слабели от недоедания. В той ситуации врачи, весь медперсонал больницы проявили удивительное мужество, храбрость, самоотверженность, делая всё, чтобы облегчить нашу участь.

И опять предчувствие надвигающейся беды заставило меня подняться рано утром семнадцатого июня. Казалось, тишина не будет нарушена. Но её прервали очереди выстрелов, взрывы, гул самолётов, крики людей. Начался штурм. Вся боль, страдание, разочарования людей, обида, смятение душ слились в единый  стонущий хор детей, мужчин и женщин, призывающий к помощи:  «Не стреляйте!»

Для людей, бывших там, в больнице, и для их близких это не прошло бесследно. И если даже миновала рана физическая, рана духовная останется навсегда

Как хочется, чтобы люди задумались над тем, что делают, как живут. Война – это страшное слово. Мы, матери, так трудно удержавшие жизни своих детей, хотим им счастья. А потому не отпускает беспокойство за обстановку на Северном Кавказе, в приграничном Дагестане. Мы хотим мира. Пусть войны не омрачают нашу жизнь и жизнь наших детей.

Татьяна Островская,

г. Буденновск.

 

В заложниках   оказались только в детском отделении 32 ребенка, а всего 150 детей.

 

 

ПОГИБШИЕ ДЕТИ  КУРИЛОВА ЛЕНА КРАСНОВ СТАНИСЛАВ СВЕРДЛИК ВАСИЛИЙ КАЛИНОВСКИЙ АНТОН

 

ПО  ДРУГУЮ  СТОРОНУ  БЕДЫ

Белла Романовна Кривоногова, мать Татьяны Островской. Все дни осады больницы она металась вдоль  оцепления, всматриваясь в лица заложников на экране телевизора, пытаясь хоть что-то узнать о дочери, которая перед самым нападением Басаева родила долгожданного внука и не успела выписаться из роддома. Предлагаю вниманию читателя воспоминания

Беллы Романовны.

«Телевизор дома не работал. Поступавшие сводки «Радио России» и сообщения местного радио «Русь», которые передавал охрипший от усталости голос Игоря Ильинова о захвате больницы, родильного отделения, были не утешительны.

На улице Кирова стояли БТРы, танки. В конце огородов у многих соседей расположились омоновцы.

Я стала уговаривать зятя и мужа пойти к больнице и освободить дочь с внуком, пусть даже ценой собственной жизни. Я была настойчивой:

– Пойду к Басаеву, поговорю с ним, чтобы отпустил дочь и внука.

Они от моего предложения не отказывались, но как люди, прошедшие армию, понимали наивность моих рассуждений.

– Район больницы оцеплен. Нечего там делать. Вы все равно не пройдете, – сказали мне работники милиции, услышавшие наш разговор…

 

На следующее утро, 15 июня, я все-таки собрала передачу, зашла к Захаровой Ольге Артемовне, которую басаевцы из-за старости пожалели, но зато взяли в заложники ее престарелого мужа, участника ВОВ. Она тоже передала со мной молоко для мужа.

Я со своим мужем направилась к больнице. Не доходя два квартала (дальше не пускали), мы встретили большую группу людей, измученных переживаниями за своих родственников. Некоторые провели у больницы всю ночь.

На крыше больницы сидел снайпер, и время от времени стрелял в нас. Во время стрельбы люди бросались в стороны и припадали к земле. Мне кричали: «Ложись!», но я оцепенела и стояла, как каменная глыба. Попытки мужа пригнуть меня не увенчались успехом. Я лишь отмахивалась. Во время одного из выстрелов пуля пролетела между ног и врезалась в фундамент дома. Я не боялась смерти.  Мне было все равно. Все ценности утратили свое значение. Ничего мне не было жаль, ничего больше в жизни не хотелось, кроме одного – чтобы дети остались живы.

Меня заполнило ощущение бессилия. Моя дочь с ребенком находилась совсем близко, в руках бандитов, а я ничем не могу им помочь. Как они там? О чем думает моя дочь? Жив ли ее малыш?

В толпе страждущих оказалось много знакомых, но было много и совершенно незнакомых людей. Одна рыжеволосая женщина проявляла активность и подбивала народ идти к зданию администрации и требовать принятия мер по освобождению заложников. Многие были с ней солидарны, но уходить от больницы пока никто не хотел.

К полудню мы с мужем зашли к живущей неподалеку приятельнице Скрылевой Александре Кирилловне. Она с сыном проявили к нам заботу, восприняли наше горе как свое. Александра Кирилловна научила меня молитве: «Ангел на дороге, спаситель на пути, Николай – угодник, спаси и защити рабу божью (имя) и ее младенца (имя). Аминь!». С того момента молитва не сходила у меня с уст.

Ближе к вечеру к нам из больницы вышла хирург Чепурина Вера Васильевна. Я хорошо запомнила ее гордый, целеустремленный взгляд, развевающиеся на ветру волосы. Люди плотным кольцом окружили ее, с жадностью ловя каждое слово. Она была предельно сосредоточена. Чувствовалось, что женщина – врач собрала в кулак все свое мужество и волю. Ей задавали много вопросов о положении больных. Из ее ответов мы поняли, что врачи прилагают все усилия, чтобы облегчить участь несчастных заложников.

Честь и хвала, низкий поклон героизму всего медперсонала Буденновской больницы.

Я помогала рыжеволосой женщине в организации людей на митинг. Наконец, наши усилия увенчались успехом, и в часов шесть вечера довольно большой колонной мы двинулись по проспекту Калинина,  потом по улице  Кирова к центру города. Встречающимся людям мы говорили: « Идемте с нами к зданию администрации, давайте вместе  просить принять меры по освобождению заложников!»

Но люди, кого не тронула беда, даже те, кто с детства знал меня и мою дочь, оставались безразличны. Наконец, мы дошли до площади. Перед нами предстала жуткая картина: безлюдье, тишина, которая была громче самой страшной грозы. Повсюду были разбросаны вещи: сумки, пакеты, одежда, взрослая и детская обувь, детские игрушки, особенно запала в память одинокая мягкая игрушка, оставшаяся без хозяина у памятника Ленину.

Здание администрации было закрыто, словно там все вымерли. Штаб, очевидно, располагался в другом месте. На улице Пушкинской нас остановили два милиционера:

– Что вы хотите?

Мы сбивчиво начали объяснять свои требования. Тогда служители закона сказали нам:

– Пусть пройдут ваши представители, а остальные подождут здесь.

В милиции мы тщетно пытались найти начальника милиции Ляшенко. Дежурный милиционер объяснил, что он где-то на выполнении задания. Высказать свои требования мы все же сумели очень представительному мужчине из штаба, как после я узнала, Егорову Н.Д., министру но делам национальностей и региональной политике, который заявил мне:

– Я вас, мамаша, очень хорошо понимаю, но для вас настали черные дни.

Четвертый день пребывании заложников в больнице приходился на субботу. Утром передавали, что отпущена на свободу то одна, то другая группа заложников. А наших все не было. Лишь в 14 часов я услышала звон телефона и в трубке знакомый, такой мелодичный, мягкий голос дочери:

– Ма! Открывайте калитку. Я сейчас приеду.

– Таня! – только и смогла я выдавить из себя больным ослабшим голосом. — А Сережик?

– Он со мной.

Значит, оба живы! Слава тебе, Господи!

Правда, ослабленный малыш вскоре попал в реанимацию краевой больницы, где находился полтора месяца и умирал девять раз и девять раз воскресал благодаря умелым врачам. Дочь,  сама измученная кровотечением, как тигрица, сражалась за жизнь своего единственного ребенка. Трагические события 1995 года до сих пор нам напоминают о себе.

Когда ругают Черномырдина за то, что он позволил басаевцам уйти безнаказанно, я думаю, что это люди, которых не коснулось горе. В той ситуации его решение было единственно правильным. И я говорю ему: «Спасибо!» за то, что он спас жизни большой части заложников, с отеческим пониманием отнесся к их участи».

 

 

ЕЙ БЫЛО ДАНО ИСПЫТАНИЕ

 

У меня есть твердое убеждение, что Господь следит за моей работой над книгой, он помогает, дает душевные силы, когда уходит уверенность, подсказывает, в каком направлении двигаться, посылает мне нужных людей.

Вот и Галина Ивановна Воронкова – это божественный подарок в моей судьбе. Она появилась в «Лане» тогда, когда я молила послать мне свидетелей видения Святого Креста. До этого, по ее признанию, она долго не решалась переступить порог нашего «литературного ковчега», а в тот день пришла, принесла свои духовные стихи, напоила наши души любовью и случайно в разговоре упомянула о своем пребывании в захваченной больнице, и что этому предшествовало…

Последние дни Галину Ивановну беспокоило то, что она вспоминает о Боге только в трудные минуты. Она корила себя за свой грех, просила Бога дать ей испытание, которое бы укрепило ее Веру.

14 июня, будучи серьезно больной, она дождалась, наконец, места в больнице и с направлением на руках в 11 часов поступила в приемное отделение. Положили ее в терапию. С большим нежеланием, обычно посещая лечебные заведения, в тот день Галина Ивановна пришла в больницу с радостью. И только она устроилась в палате, как по больнице пронесся тревожный слух о нападении на город чеченцев.

«Медики предложили нам спуститься в подвал. Пока мы там находились, произошел захват больницы. Я видела чеченца, смертельно раненый, в агонии он бегал по лестнице, поливая ее своей кровью, потом он умер.  К нам в подвал пришел кто-то из медперсонала и велел всем вернуться в палаты. Когда поднимались по лестнице, приходилось идти по окровавленным ступеням, я старалась не наступать на кровь. На человеческую кровь нельзя наступать.

Прошла ночь. Она была сравнительно спокойной.

На следующий день за окнами началась стрельба. Я лежала на кровати и вдруг услышала внутренний голос, как приказ: «Встать!», и  только я встала, в мою подушку, во вмятину, где только что лежала моя голова, попала пуля. Потом еще раз во время штурма, внутренний голос мне говорит: «Встань и ложись между кроватями на пол». Я легла и тут же видела как пуля, залетевшая в окно, ободрав тумбочку, поцарапав стену, остановилась в моем матрасе. Я поняла, что Господь спасает меня. Дважды я должна была умереть, но осталась жить. Я поняла,  что это неспроста, это мое испытание, о котором я просила, мне надо пройти его с достоинством и смирением.

В палате нас было шесть человек. Я чувствовала в себе силы и могла помогать другим. Когда начался штурм, в палату забежал чеченец  и стал заставлять нас становиться к окнам. Очень грубо обратился ко мне: « Иди к окну, или я тебя убью». Откуда во мне взялась решимость, не знаю, но я резко ответила тому чеченцу: «Молодой ты еще, чтобы на меня кричать!». И этот чеченец притих. Мы стали к окнам. Девочка, стоящая рядом, упала раненая. Я забинтовала ей руку и велела находиться в простенке между окнами.

Запомнился мне парень, студент мединститута на практике. Олег его звали. Бог дал ему мудрость и мужество в те дни. В неразберихе, в полном разгроме он собрал остатки лекарств, бинта, ваты, сложил это все в наволочку и ходил по палатам, раздавая людям. Потом он отдал эту наволочку мне. Я не видела в нашей палате ни врачей, ни медсестер, только этого паренька. Когда не стало воды, он под пулями снайперов, ползком, толкая ведро впереди себя, спускался в подвал за водой. Он ходил в группе с врачом Правдиным на переговоры в штаб и в администрацию».

Я поняла, о ком говорит Галина Ивановна. Сейчас этот паренек известный всему городу доктор – невропатолог, психотерапевт, писатель Мельниченко Олег Николаевич. Я сказала об этом Галине Ивановне и назвала его номер телефона. Она тут же его набрала.

– Олежка, миленький, здравствуй! Как я рада слышать твой голос. Помнишь в первой палате кардиологии такую полную женщину? Ты мне еще наволочку с лекарствами дал, чтобы я людям раздавала. Олежка, пусть тебя Бог бережет!

Галина Ивановна говорила и плакала над телефонной трубкой…

Потом был пожар, много трупов. Когда начинался обстрел, все прятались под кровати, а Галина Ивановна читала молитвы и просила других молиться. Женщины просили научить молитве. Молились все, даже те, кто раньше не верил в Бога.

Чеченец, вначале шумевший на Галину Ивановну, потом стал ее опекать и заботиться. И сама Галина Ивановна старалась заботиться о самых слабых.

Так в палату принесли мужчину после операции, совершенно голого. Галина Ивановна нашла ему простыню прикрыться, кто-то надел на мужчину женские плавки, он стеснялся, но заботе женщин поддавался. У одной из женщин было два матраса, на одном она лежала, другой натянула на себя сверху. Галина Ивановна пыталась второй матрас взять для мужчины, но обезумевшая от страха заложница так вцепилась в матрас, что расцепить ее руки не удалось. Тут же в палате лежала парализованная старушка. Она сказала Воронковой: «Дочка, подо мной два матраса, возьми один для мужчины. Так общими усилиями устроили бедного беспомощного больного.

Потом в палате убили женщину. Она была по комплекции очень похожа на Галину Ивановну. Родные, смотря по телевизору кадры из больницы, думали, что убита она, и не ждали Галину Ивановну живой.

Самым страшным был последний штурм. Уже не было воды в водопроводе, принесенная Олегом  вода в ведре была на вес золота. Была перебита газовая труба. Начался пожар. От окон остались одни проемы. Рамы, коробки, все, что могло гореть, выбивали сами заложники. Но дым все равно разъедал глаза. Чеченец сказал, что в отделение попал снаряд с угарным газом и велел всем мочить тряпки и прикладывать к лицу. Галина Ивановна, видя, как задыхаются люди, моментально сообразила, стала рвать на себе рубашку, мочить и отдавать другим. Рвать больничную постель сначала не решалась. Но ткани не хватало всем. Тогда она начала рвать наволочки с подушек. О себе не думала, и только когда стала терять сознание, последний кусок мокрой ткани приложила себе к лицу.

«Ночью из подвала доносился крик мужчины, он очень сильно кричал. Наверное, кого-то пытали, думали мы. Коридоры были заминированы, и по ночам нельзя было выйти даже в туалет», — вспоминает женщина..

А после штурма свершилось чудо. Измученные страхом, болью, жаждой и голодом люди наслаждались тишиной. Никто не стрелял. И в этот момент кто-то сказал: «Посмотрите на небо!». Галина Ивановна глянула в оконный проем. Там в голубом просторе над Буденновской землей плыли перистые облака и на мгновение они сложились в крест. Галина Ивановна подумала тогда, что этот крест предвещает им всем гибель. И ей стало страшно.

«Но самое страшное для меня было то, что из больницы нас выводили по ступенькам, полностью залитым кровью. Я не хотела идти. Но наш солдат толкал меня в спину автоматом и кричал, что расстреляет меня, если я не пойду. И мне, и всем пришлось идти по крови и по битому стеклу босиком. Я молилась и просила прощенья у Бога. Думаю, он меня простил, так как тяжесть с души ушла. И еще одно чудо свершилось со мной. До Буденновской трагедии я была тяжело больна, почти не ходила. Но в трудные минуты, когда нужна была помощь другим людям, Господь давал мне силы и мужество. Из заложников я вернулась исцеленной, пережив страшное потрясение, мой организм с Божьей помощью нашел потаенные резервы. В дни испытаний Бог дал мне силы, перед которыми отступили мои болезни. И еще он позволяет мне писать стихи.

Богатство на земле я не хочу

И почестей, и славы мне не надо.

Я крест земной с покорностью влачу

В надежде на небесную отраду».

 

ЕГО  ДОБИЛИ  В  ПОСЛЕДНИЙ  МОМЕНТ

 

 

 

Виталий Бабченко служил в пограничных войсках. В ноябре 1994 года, благополучно отслужив, на радость родителям вернулся из армии домой. Коренастый, плечистый  парень. «Сам чернявый, ну а чуб — то завитой», — эти строки из песни как будто о нем. Буйволинские девчонки заглядывались на бравого парня, только Виталий не торопился жениться. Были у Виталия закадычные друзья Николай да Роман. С ними он чаще всего проводил свободное время.

В тот день, 14 июня, когда началась стрельба, друг попросил Виталия съездить с ним за сыном в садик. Парни помчались на мотоцикле в сторону центра. На улице Пушкинской они наткнулись на боевиков, уже гнавших колонну заложников. Ребята свернули вправо на улицу Мира и дали газу. Вслед им засвистели пули.  Виталия, сидевшего на заднем сиденье, ранило, зацепило и друга. Через два квартала друзья, не видя погони, остановились. У Виталия был сильно окровавлен бок. Проезжавший мимо Валерий Давыдов, директор ресторана «Химик», остановился, попытался помочь парням. Он остановил машину, направлявшуюся в сторону больницы, и отправил Виталия, которому, по мнению Давыдова, требовалась срочная медицинская помощь.

Родители Виталия забеспокоились, когда сына не оказалось дома. Они нашли друга, который рассказал, что Виталия раненого отправили в больницу. Ранение было не очень тяжелое, и смертельной опасности не представляло. Но больница была в руках террористов, потому отец и мать не находили себе места. Они знали дерзкий характер сына, знали, что он никогда не давал себя в обиду и всегда давал отпор.

До последнего дня, когда уже начали выдавать раненых, трупы убитых, отпускать заложников, о Виталии ничего не было известно. Никто из заложников не мог ничего о нем рассказать. Его никто не видел. Только медики говорили, что при поступлении ему была оказана помощь, поставлена капельница, прокапана кровь.

В последний момент перед отъездом бандитов, Виталия, еще не застывшего, теплого вынесли в числе мертвых. Спина парня была обожжена и покрыта волдырями, пальцы рук – почерневшими от запекшейся крови, словно кто-то молотком молотил по ним, на щеках еще не высохли слезы, а на лбу была смертельная вмятина от приклада автомата. Бывшего пограничника, видимо, бандиты добили буквально перед выдачей.

Спустя год на кладбище, в годовщину Буденновской трагедии, к могиле Виталии, около которой стояли его родители, подошли двое молодых мужчин. Они сказали, что видели парня в больнице. На просьбу матери рассказать что-нибудь о сыне, они ответили: «Прости, мать, ничего не скажем», и ушли. Какую тайну они унесли, можно только догадываться.

 

 

ПЕШКОМ  НА  ВЫРУЧКУ  «ШЕФА»

 

Имя  Анатолия Панасицкого широко известно в Буденновске и далеко за его пределами. Учитель по призванию, он оставил солидную должность и ушел на хутора обустраивать детскую коммуну. Его не понимали чиновники от образования, чье понимание требовалось, прежде всего. Его невзлюбили чиновники социальной защиты за то, что он «бежал впереди паровоза», создав реабилитационный центр для детей-беспризорников тогда, когда еще не обсуждались даже проекты таких учреждений. В государстве тогда не признавали существование беспризорности. Но шло время. В 1992 году поменялось  краевое руководство социальной защитой. Начальником управления стал Митрофаненко Валерий Валентинович, который горячо поддержал Панасицкого, решив вопрос с юридической  и материальной поддержкой детского реабилитационного центра. Накануне нападения басаевцев Митрофаненко В.В. приехал в Буденновск, чтобы решить с местной властью некоторые вопросы «детской коммуны», которая к тому времени обосновалась в Буденновском районе.

Около полудня Митрофанеко В.В. и Панасицкий А.А. вышли из здания администрации и направились на стоянку к своей машине. И тут началась стрельба. Они едва успели заскочить во двор к своему знакомому на улице Гирченко, как автоматная очередь отбарабанила по воротам. Спустя какое-то время стрельба удалилась. Митрофаненко выглянул на улицу. Неподалеку стояла расстрелянная машина. В ней сидел раненый военный. Анатолий побежал за своей машиной. Уже по дороге с военного стянули военную форму, понимали, что в ней его сразу расстреляют. Везли раненого в больницу, зная, что там уже бандиты, но человеку нужна была помощь, и ни Валерий, ни Анатолий не рассуждали о себе. Они понимали, что из больницы их уже не выпустят. Они добровольно сдали себя в заложники.

А в это время в центре реабилитации подростков, который возглавлял Анатолий Панасицкий, узнали, что «шеф»  у чеченцев. У пацанов зреет план. Группа самых старших воспитанников, уединившись во дворе, обсуждали, как выручать из плена Анатолия Александровича и Валерия Валентиновича. Ночью, когда воспитатели заснули, наши «спасатели» отправились в путь пешком из села Архангельского в Буденновск. А план был таким: под покровом темноты они собирались переплыть речку Куму и зайти в больницу с тылу. Не учли одного, что их исчезновение заметят, а на трассе милиция забирала всех подозрительных. Звонок дежурному уже был, и беглецов милиция вернула в центр.

 

 

 

БЕДА,  КАК  ВЕТРИНА  ДЛЯ  ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ  КАЧЕСТВ

 

Когда приходит беда, человек раскрывается, перестает лукавить и притворяться, на поверхность всплывают его истинные качества. Незаметные в обыденной жизни, неопытные  мальчишки в минуту опасности проявляют геройство, а, казалось бы, умудренные жизнью люди, призванные по долгу службы защищать и  помогать другим, оказываются во власти страха, проявляют трусость, бросают людей, за которых несут ответственность, при первой же возможности. Рассказывали мне жители города, как прятались у них совершенно здоровехонькие, но потерявшие от страха всяческое обладание собой, двое милиционеров. Зачем было одевать форму защитника, если вы не в состоянии преодолеть страх?

Некрасиво показали себя  супружеская чета врачей — гинекологов. Заложники видели, как они заискивали перед бандитами. И как только те разрешили вынести из больницы раненых, генеколог, ранее никогда не подавшая руки больной женщине, чтобы помочь той встать с кресла, вдруг проявляет небывалую прыть, хватает носилки с ранеными. Не отстал от нее и  муж. Так врачи, оставившие своих больных на произвол судьбы, заслужили презрение заложниц.

С возмущением и горечью вспоминают заложницы о том, когда у медиков не хватало перевязочного материала, у одной из женщин обнаруживается полная сумка наворованных бинтов. Или когда начался штурм, кто-то, воспользовавшись паникой, проверял сумки и вытаскивал ценности и деньги. Рассказывали и такой случай. Одна из заложниц, которую пригнали с улицы, договорилась с медиками, и ее оформили как больную. А тех, кто лежал в больнице, к окнам не ставили. Было среди заложников замечено и «стукачество». По доносу такого подонка, которому показалось, что сосед похож на мента, чуть не расстреляли Алексея Ускова.

Эти люди остались живы, ходят на работу, некоторые из них даже возглавляют очень ответственные учреждения, и до конца жизни им суждено испытывать на себе презрительные взгляды. Они  выставили на витрину человеческих качеств не самые лучшие свои черты.

 

А другой случай, наоборот, показал находчивость медперсонала приемного отделения: В.А. Васильевой, Л.Г.Ананко, Л.Н.Могилиной, А.И.Лысенко,  которые спасли не одну жизнь раненых милиционеров и военных. Они оформляли поступавших так, что никто из боевиков не мог понять, кого куда положили. Раненым писали истории болезни на вымышленные имена, надевали больничные пижамы, указывали другое место работы или ставили «Временно не работает». Разве эти мужественные женщины не понимали, что рискуют своими жизнями? Конечно, понимали, однако выполняли свой  высокий моральный долг, переступая через страх за свою жизнь.

Были и курьезные случаи, которые даже спустя годы вызывают улыбку. Говорят, один дед проспал под кроватью весь штурм.

Одна женщина с ребенком из Нефтекумска в момент штурма, когда загорелось отделение переливания крови и стало трудно дышать, выкинула в окно своего шестилетнего сына. Мальчик даже не закричал. Его забрали с собой отходившие альфовцы. Потом мать нашла в больнице своего малыша, который от падения со второго этажа не получил ни одного перелома, на теле  его остались лишь царапины от кустов.

Очень показателен случай Тамары Саркисовны Ступаченко, кассира детской поликлиники. Тамара Саркисовна приехала в тот день в больницу получать заработную плату для своего коллектива. 23 миллиона рублей дореформенных денег она положила в неприметный полиэтиленовый пакет. И все дни заточения она не расставалась с деньгами. И на другой же день после освобождения пришла на работу и выдала сотрудникам детской поликлиники долгожданную заработную плату, которую те уже и не ждали. После штурма и пожара с деньгами могло случиться что угодно. Тамара Саркисовна показала высокие моральные качества, чистоту души и порядочность.

Предприниматель Сукосян Никол Тигранович 14 июня  первый раз запустил свою пекарню. Первый хлеб удался на славу. Но случилась беда, и Никол Тигранович весь свой хлеб раздал военным, милиционерам и просто людям, которые находились у больницы.

Родственники Олега Мельниченко, того самого студента мединститута, видя забытых своим руководством солдатиков, стоящих в оцеплении, вместе с другими жителями города носили им еду.

Александр Каракулов попал в руки бандитов около городской почты, и мог бы остаться в живых, будь он послушным, как это требовали боевики, но он в резкой форме высказал им свое мнение о них и был расстрелян.

 

 

 

По отношению к трагедии можно оценивать моральные качества чиновников. Вот пример. Есть у главы города Буденновска заместитель по социальным вопросам Игнатова Зинаида Васильевна. С самого начала она отнеслась к идее выпуска книги с прохладцей. Когда же книга была закончена и она ее прочла, то высказала свое недовольство. «Имеет ли право автор высказывать свое мнение о правительстве, о трусах в милиции?». Видно Зинаида Васильевна потерялась во времени и забыла, что живем мы в новой России, где каждый имеет возможность высказывать свое мнение. А также Игнатова категорически высказалась против финансирования книги из бюджете города. Отличился от нее глава города Ляшенко Николай Андреевич. Он вложил в книгу свои личные средства, хотя ему  это было не выгодно, так как поддерживая проект книги, он навлекал на себя в очередной раз недовольство со стороны губернатора.

Такова жизнь. Она разная, есть в ней место трагедии и комедии, геройству и предательству, уродству и красоте

 

 

 

БЫЛО НЕ ПОНЯТНО

 

Когда уже автобусы с басаевцами отъехали, больницу вдруг оцепили плотным кольцом бронетехники и солдат. Люди  были в панике и ничего  не понимали, почему и зачем это делалось.  Ведь бандитов уже там нет. У кого-то выскочила фраза: «Сейчас нас тут замочат, а спишут на чеченцев». Но потом заложников стали выводить. А действительно, зачем было нужно оцепление? Вполне возможно, что военные опасались заминирования. Но наверняка была и еще причина. Нельзя было всю информацию о захвате, о последствиях выпускать в СМИ. Власть опасалась последствий. Поэтому, когда в новостях появлялись дозированные, «причесанные» блоки новостей из Буденновска, заложники плевались на телевизор и отворачивались. Всей правды мы, наверное, не узнаем. Не зря же всех оставшихся в живых заложников подвергли психологической обработке. Даже спустя десять лет многие из заложников боятся разговаривать откровенно. Не понятно, кто и с какой целью запугивал людей?

«Больше всего обидно и больно было  оттого, что в нас стреляли наши солдаты. Когда стреляет враг, это понятно, но когда тебя расстреливают «свои», это понять и простить невозможно». « Мне до сих пор не понятно, — делилась своими накопленными вопросами без ответов заведующая роддомом Гончарова Раиса Николаевна, — почему надо было массированно обстреливать больницу, когда там было полно мирных людей, и почему нельзя было уничтожить боевиков, когда они остались одни?» Что это за этика извращенная, вывернутая на изнанку?! Им, видите ли, дали слово. И нарушить слово, данное бандитам, нельзя. А сколько раз народу «вешали лапшу на уши», и продолжают вешать?! Это в порядке вещей.

Так говорят большинство тех, кто стоял у окон, и с кем удалось поговорить. Сами заложники говорят, что большинство погибших в больнице пало от пуль наших солдат. А убито, по официальным источникам, было во время штурма 20 человек, но по мнению заложников, намного больше. « Мы перешагивали через трупы, их было так много!» «Кровью были залиты все полы и стены, кровь текла ручьем по ступеням, трупы лежали в лужах крови». Это фразы из воспоминаний заложников.

Непонятно, кто подставил «безусых пацанов»,  не просчитав, не отработав операцию, не только под пули чеченских супер — профессионалов, но и под мощный прессинг народной ненависти.

Когда заложники выходили из освобожденной больницы, а по сторонам  стояли мужчины. Женщины плевали на них, бросались с кулаками и криками: «Где вы раньше были?! Почему вы нас не защитили?!» Женщины Буденновска после 1995 года, независимо от того, были ли они в заложниках или нет, особенно почувствовали свою незащищенность. Мужчины, за небольшим исключением, в той ситуации оказались не на высоте.  Непонятно, почему трусость стала одной из черт современного мужчины.

 

КОМУ ЧТО ДОСТАЛОСЬ

 

Так устроен человек, что милосердным он становится, когда к другому человеку приходит большая беда. Когда большая беда пришла в Буденновск, помощь шла со всех сторон. В первую очередь, откликнулись ближайшие соседи. Машины скорой помощи из Зеленокумска и Благодарного забирали раненых к себе. Потом уже Ставрополь и Кавминводы подоспели, и увозили в краевые Клиники наиболее тяжелых больных. В город шла большая гуманитарная помощь от разных организаций, краёв и областей. Но так устроена жизнь, что одним попадает много, а другим ничего. Были случаи несправедливости и у нас. Но представить вашему вниманию конкретные факты пока нет возможности. Те, кого обделили, не хотят ворошить прошлое, простили своих обидчиков. Они говорят: «Бог им судья!»

 

 

 

 

 

 

АНГЕЛ- ХРАНИТЕЛЬ

 

-         Дедуля! – зазвенел под окном голос внучки. Иван Андреевич бросил газету и поспешил открыть дверь желанным гостям.

-         Дедуля! – Виолетта бросилась с разбега на шею деда. – Дедуля, я так по тебе соскучилась!

-         Пап, отпусти ее, большая ведь. Спина опять заболит.

Дочь Лариса не зря беспокоилась о его спине. Последнее время боли в пояснице все чаще дают о себе знать. Врачи говорят, это от того, что он много сидит. А куда деваться? Такова работа журналиста, литератора.

Иван Андреевич уже несколько лет на пенсии, можно бы и отдохнуть. Да вот дочь в трудном положении: осталась одна с двумя детьми и без работы. Кто ей еще поможет?

-         Дедуля, ты меня совсем не слушаешь. О чем ты думаешь?

-         Слушаю, внучка, как не слушать. Вот ты сейчас рассказывала о танцевальной студии. Так?

-         Правильно. Деда, там так интересно! Девочки, которые там занимаются, такие красивые, и ноги у них быстро-быстро двигаются. А у меня так не получается.

-         Получится. Если будешь стараться, обязательно получится.

Иван Андреевич ссадил внучку с колен и прошел на кухню, где хлопотала дочь.

-         Лариса, сколько стоит студия?

-         Сорок рублей в месяц.

-         Вот возьми, — Иван Андреевич сунул деньги дочери в карман пиджака. – Заплати за два месяца вперед. Пусть Виолетта занимается. Ей, похоже, нравятся танцы.

-         Спасибо, пап, — Лариса нахмурила брови. — Мне так неудобно. Сколько мы будет у тебя на шее сидеть?!

-         Ничего, не переживай. Пока я в состоянии помочь. Хуже будет, если не смогу.

-         Пап, пей кофе, а то остынет.

Иван Андреевич взял чашку. Ее тепло приятно грело руки, а мысли улетели опять в прошлое.

…14 июня, он был на работе. Дочь и внучка пришли к нему домой незадолго до обеда. Виолетта взяла трубку телефона, набрала номер и радостно доложила:

-   Деда, мы уже у тебя. Приходи скорей.

Работы срочной не было, и главный редактор районной газеты, не дожидаясь двенадцати часов, покинул свой кабинет, чтобы скорее увидеться с внуками. Они- самое дорогое, что осталось у него. Только он пришел домой и они сели обедать, как  в центре города началась стрельба. Террористы уже обстреливали милицию. Позже, когда Иван Андреевич вернулся в свой кабинет, вся мебель там была изрешечена пулями, двери выбиты и окна разбиты. Получилось, что Виолетта – его ангел-хранитель. Она спасла его от смерти.

…Вот она опять забралась на колени к деду и щебечет о чем-то, о своем. И так приятен уху этот щебет

                       

 

 

ЧЕРЕЗ ДЕТСКУЮ ДУШУ

 

 

Когда коварный враг хочет достичь своей цели, он ищет самое слабое  звено. Террористы эту истину уяснили хорошо, и чтобы добиться успеха в своих черных делах, они  бью по нашему самому больному месту – нашим детям. Так было в Кизляре, в Первомайском, в Беслане и еще во многих террористических вылазках, которым мы уже потеряли счет. Но первым в этом черном списке стоит Буденновск.

Через Буденновскую трагедию прошло 150 детей и подростков. Все они видели кровь, человеческие страдания. Кто-то из них были сами ранены,  как Батракова Елена. Кто-то видел смерть самых близких людей, как это было с Ильиной Анной.  А кого-то судьба провела, как по лезвию бритвы, между жизнью и смертью в первые дни появления на свет в Буденновском роддоме.

 

В начале обеденного перерыва в роддом позвонила акушерка и тревожным голосом прокричала медсестрам: «Девочки, закрывайте роддом. На город напали чеченцы, они убивают всех подряд». Раиса Николаевна Гончарова спустилась в приемный покой, чтобы узнать точно, что же произошло. Там уже было известно о нападении. В коридоре находились раненые. Заместитель главного врача Костюченко Петр Петрович отдал распоряжение готовить все операционные. По коридору ходили какие-то люди в камуфляжной форме, которых Раиса Николаевна поначалу приняла за наших солдат. Она стала спрашивать: «А где чеченцы сейчас?» В ответ медсестра приемного покоя только молча показала глазами на военных.

Это было еще до захвата всей больницы. Еще не было толпы заложников из города. Врачи и медсестры по отделениям советовали больным, тем, кто может передвигаться самостоятельно, бежать из больницы в сторону опытной станции виноградарства и виноделия. И многие воспользовались этой возможностью.

Вернувшись в отделение, Раиса Николаевна собрала рожениц и распорядилась: «Быстро берем своих детей и уходим через окно в сторону реки и опытной станции. В городе чеченцы убивают людей, — вспоминает Раиса Николаевна, — И тут началось то, что можно назвать нашей российской расхлябанностью, беспечностью, полной неготовностью оперативно действовать в экстренной ситуации. «И смех, и грех», — говорят по такому  случаю в народе.   Кто-то из женщин начал снимать постельное белье,  кто-то собирать одежду, а кто-то мыть бутылки из-под кефира. Я не выдержала и закричала: «Быстро берем детей и уходим». И опять мамочки стали задавать вопросы: «А как мы с детьми пойдем неизвестно куда? Где мы возьмем пеленки?». Тут в окно мы увидели, как гонят к больнице огромную толпу людей. И только тогда все поняли всю серьезность положения».

Женщины вместе с детьми были собраны в помещении, где не было окон. Заведующая строго наказала сидеть тихо. А в двери отделения уже ломились боевики. У входа они встретили преградившую им путь заведующую роддомом. «Сюда нельзя! – решительно заявила она, — здесь роддом». Но доводы врача мало интересовали бандитов. Они искали людей. Гончарова пыталась убедить, что больных в отделении нет, но тут из укрытия донесся детский плач. Боевики, оттолкнув женщину к стене, ринулись к палате, где на полу сидели замершие от страха женщины с новорожденными младенцами. Им было объявлено, что они заложники, что вести себя нужно послушно, и тогда не будет никаких неприятностей. Первым делом боевики потребовали разойтись по палатам.

В первый день рожениц и детей удалось покормить тем, что было в отделении. К вечеру заведующая потребовала питание мамочкам. «Если кормящая мать не будет есть, ей нечем будет кормить ребенка». Гончаровой  разрешили сходить на кухню. На второй день она стала требовать детское питание для детей, которые не кормятся грудью. Приготовленные на молочной кухне молочные смеси в бутылочках боевики все до одной проверили штыками, потому оставленное на следующий день питание прокисло. И кормить грудных детей опять было нечем.

«Почему нам и нашим невинным новорождённым всё это надо было испытать? Вместо грудного молока, которое пропало у рожениц, младенцев чаще всего приходилось поить водой с глюкозой. Вместо уютной чистой постельки мы укладывали их на полу под кроватями, а сами становились щитом, прикрывавшим детей. Вместо тишины стоял страшный, невероятный грохот», — задается вопросом Татьяна Островская, попавшая в заточение с новорожденным сыном.

А боевики давали свои ответы. «Ваши солдаты не жалели наших детей и наших женщин, на детские сады и на роддома сбрасывали глубинные бомбы. Почему мы должны жалеть вас?»

Новорожденные малютки вели себя на удивление осмысленно. Несмотря на то, что не хватало питания, что матери были на грани нервного срыва, дети вели себя спокойно. Медработники объясняли это тем, что груднички находились рядом с матерями, чаще всего на руках. Они инстинктивно чувствовали защиту. Был один удивительный случай. Одна из мамочек, находящаяся на грани психоза, вдруг оказалась без ребенка. Ее стали пытать:

– Где твой ребенок?

А она отвечает:

– Здесь со мной,- а сама ходит по коридору с пакетом туда — сюда, туда — сюда. Начали искать ребенка. Думали: мало что. Может подушкой прикрыла, может засунула куда, пряча от пуль. Нигде ребенка не было. Тогда Раиса Николаевна подошла к женщине и заглянула к ней пакет. Там спокойненько лежал «кулечек и лупал глазками».

А между тем, Раиса Николаевна Гончарова, чувствуя ответственность за вверенных ей людей, добивалась их освобождения. Она ходила к Арсланбеку, ходила к Басаеву. А те в свою очередь добивались, чтобы к ним прислали депутатов Госдумы. Басаев сказал: «Приведешь депутатов, отпущу женщин и детей». Раиса Николаевна потребовала, чтобы ее выпустили. И ее выпустили из больницы. Но пройдя несколько шагов навстречу к российским военным, она услышала окрик из укрытия:

– «Стой!»

Не видя с кем, она говорит, Гончарова крикнула:

– Позовите депутатов.

В ответ ни слова. Она опять крикнула:

– Пришлите сюда депутатов, тогда отпустят женщин и детей.

И снова не услышала ответа. Попыталась пройти вперед, но опять угрожающий окрик:

– Стой!

Раиса Николаевна грубо выругалась. Ей так и не удалось ни с кем-то поговорить, ни пройти в город. Но что-то делать надо было. Она вернулась и сказала, что депутаты сейчас придут. И женщин из роддома начали выпускать. Гончарова опять пошла с ними. Но, дойдя до первой линии окружения, женщинам опять пришлось остановиться и повиноваться грубому голосу военного из укрытия. А он командовал голодным, босым женщинам с грудными детьми на руках, с засохшими кровоподтеками на ногах, так как не было у них в больнице ни подкладных, ни воды, ни туалета:

– Стойте! Постройтесь в шеренгу! Не так! В затылок!

А Гончарова кричала ему:

– Сволочь! Что ты делаешь!?

И когда, наконец, женщин пропустили к своим, и они проходили мимо военных, так хотелось увидеть ту скотину, (человек не может так поступать) и плюнуть ему в морду, именно в морду, так как не может у скотины быть человеческое лицо.

Проводив женщин, Гончарова вернулась к роддому и стала стучать в двери. Боевики не хотели ее пускать, но она не отступала. Не могла она уйти в безопасное место, так как в больнице остались еще женщины прооперированные после родов, их не кому было вынести на носилках. Остались подчиненные, молоденькие сестрички, акушерки. Раиса Николаевна чувствовала за них ответственность. Наконец кто-то из командиров распорядился:

– Да пустите вы эту дуру.

И опять она пошла к Басаеву, просить чтобы он разрешил вынести прооперированных женщин. А Басаев взбешенный кричал:

– Где твои депутаты! Что за сволочная нация, русские!

А Раиса Николаевна убедительно врала в ответ:

– Сказали, что сейчас придут!

И не известно, чем бы кончился этот поединок, если бы не возглас в коридоре:

– Депутаты идут!

И действительно, через площадь к больнице двигалась группа прилично одетых мужчин.  Раисе Николаевне посоветовали «исчезнуть и больше не попадаться на глаза Басаеву». Она и сама была рада забиться в какой-нибудь уголок, чтобы больше ничего и никого не видеть. Когда отпустили последних ее подопечных, когда вместе с ними, неся носилки, вышли сотрудники, у кого маленькие дети, Раиса Николаевна ощутила внутри себя покой и облегчение, будто огромный груз свалился с плеч. Все, что было потом, прошло как бы не касаясь ее. Главное было сделано. Все дети и мамочки были спасены.

Правда потом уже стало известно, что один недоношенный ребенок, переживший Буденновскую трагедию умер в Ставрополе. Все до единого новорожденного, а это около сорока детей, прошли через реанимацию Ставропольской краевой больницы.

Трагедия прошла через детские души, оставив там глубокую незаживающую рану. И спустя 10 лет, эта рана при малейшем прикосновении, дает о себе знать, подрывая здоровье, ломая психику, коверкая судьбу.

Та же Татьяна Островская даже не хочет вспоминать, как много дней после июньских событий в Ставрополе спасали ее сына, тяжело ей говорить о том, сколько болеет он и поныне, как сказалось все пережитое на его физическом и моральном состоянии.

 

В этой главе вы прочитаете истории, рассказанные самими детьми, их родными и близкими, о том, что пришлось испытать детским душам.

 

Давайте еще раз вспомним Лену Курилову, которая стала одной из первых невинных жертв озверевших боевиков. Ведь когда ее настигла пуля, она еще была жива. И когда шестнадцатилетний Вадим Будагян нес на руках ее, смертельно раненую, она была в сознании. Он видел какая боль, какой ужас наполняли   душу девочки в последние минуты жизни. Став свидетелем трагедии, Вадим навсегда остался со своей раной на душе. Он не захотел делиться своими воспоминаниями, он не пришел на вечер, посвященный выходу первой книги. Тяжела оказалась рана, и через десять лет  она продолжает болеть. Потому лучше не говорить и не вспоминать.

 

Савинову Алексею было семнадцать лет. Незадолго до нападения на город он устроился работать в паспортный стол Буденновского ОВД. В момент обстрела всех, кто был в паспортном столе, и сотрудников, и посетителей начальник ——— ?  увела в подвал, и потому Алексей остался жив. Но самое страшное для него началось после того, как боевики ушли из милиции. Семнадцатилетнему парню пришлось увидеть море крови, горы трупов. Наравне со взрослыми он собирал убитых, носил раненых, помогал всем, кому нужна была помощь, выполнял все поручения. Дни трагедии он провел как солдат, на посту. И только после родные заметили, что у Алексея постоянно дергается губа. Тремор стал заболеванием, с которым молодому человеку теперь приходится жить.

 

Савинова Оля, дочь Савиновой Галины, сюжет «Дом на Ленинской», увидела кровь в неполные десять лет. Когда начался обстрел милиции, Оля вместе с одноклассниками была за городом, куда учительница их повела в поход. За детьми пришел автобус с хлебокомбината, и лишь под вечер детей развезли по домам. Когда Оля зашла в квартиру и увидела на полу кровь, она закричала. В истерике девочка металась среди соседей, пытая их: «Где моя мама?! Что с мамой?!» Воспоминания об этом страшном моменте и через десять лет вызывают у взрослой  Оли дрожь во всем теле.

 

Восьмилетний  Славик Иванько стал свидетелем кровавой трагедии в первые минуты нападения. С родителями он попал под обстрел на перекрестке улиц Кочубея и Ставропольской. У него на глазах был убит отец. Потом вместе с матерью, обезумевшей от горя, метался по улицам города в поисках машины, чтобы отправить отца в больницу. Мать не верила, что он мертв. Когда они вернулись к месту, где оставался отец, люди сказали, что отца увезла «скорая». Мама, поймав машину, помчалась вместе со Славиком и его маленькой сестрой  в больницу. Но отца они там не нашли, но и уйти из больницы не смогли. Там уже хозяйничали боевики.

Сначала было не очень страшно. Мальчишки даже с интересом рассматривали настоящее оружие, не представляя еще, что оно несет. Но Славик уже знал, и потому дрожа от страха, жался к матери. Страшно становилось тогда, когда над больницей начинали летать вертолеты. Чеченцы становились злыми, кричали и размахивали оружием. Но самое страшное для мальчика началось 18 июня, когда начали выпускать матерей с детьми до трех лет. Боевик велел маме взять сестру и выходить вместе с другими на улицу. Славик не мог понять, почему мама уходит, а он остается с чужими людьми в окружении страшных дядек с автоматами. Он стал кричать: «Мама, мамочка не оставляй меня!»  Но маму бородатый дядька толкал в спину автоматом, и угрожал. Стоящая рядом тетя из села Архангельского прижала к себе неистово кричавшего мальчика и все время, до самого освобождения не отпускала его от себя. Это была Шереметова Ирина, заменившая маму мальчику, обезумевшему от страха и отчаянья.

Что-то неладное с ним стало твориться еще до освобождения. Начал сильно болеть низ живота справа. Славик плакал и стонал. Потом он потерял сознание. Из больницы его вынесли почти неживого и немедленно отправили на операцию.  В добавление ко всем страданиям Славик пережил и острый аппендицит, который лопнул. Перед операцией врачи взяли с мамы расписку о согласии на операцию, так как это была почти безнадежная попытка спасти ребенка. Но мальчик выжил. Сейчас Вячеслав  взрослый парень, солдат, но вспоминать пережитое ему так же невыносимо, есть только огромное желание забыть, вычеркнуть из жизни страшные дни июня 1995 года.

 

ВЛАДИМИР БОЙЦОВ

Владимир Евгеньевич Бойцов родился в 1946 году в г. Баку. Семья Владимира Евгеньевича имеет дворянские корни. Его дед был офицером царской армии. После 1917 года продолжал служить отчизне уже в красной армии. Военным был и отец Бойцова. За десять учёбы в школе Владимир сменил одиннадцать школ. Такова судьба офицера – служить там, куда Родина направит. А долг семьи офицера – всюду следовать за ним. Однако Владимир нарушил семейную традицию и выбрал  совершенно мирную профессию.

Сразу после школы Бойцов поступил учиться в Грозненский нефтяной институт, но не доучился, так как с третьего курса был призван в армию. После армии окончил строительный техникум, потом доучился в институте и всю жизнь проработал строителем, от мастера до главного инженера.  В Буденновске проживает Владимир Евгеньевич  с 19 — После событий 1995 года, когда побывал в заложниках, долгое время мучили Владимира Евгеньевича  воспоминания.  И однажды он решил выложить их на бумагу. Писал для себя,  потом показал записи друзьям и знакомым.   А потом пришли из «Ланы», попросили почитать. Оказалось это кому-то нужно. Так записи В.Е. Бойцова попали в эту книгу.

 

Хроника черных дней.

Говорят, время лечит. Ерунда! Прав был В. Высоцкий – « оно не лечит, оно калечит…» 12 лет прошло, а память воскрешает события         трагических  дней, бередит душу и не дает спать. В мозгу постоянно вертятся вопросы. «За что?» За что они напали на нас? За что так безжалостно были уничтожены ни в чем неповинные люди? За что так ненавидели Власти свой народ, что развязали войну в собственной стране и залили ее кровью?

Может  быть когда-ни будь история и откроет свои тайны,  а пока вопросы без ответа, память о погибших, и…незатухающая   боль…

15 июня 1995г., полдень.

 

Ничто не предвещало беды. Обычный летний день. Жара. Сидим в кафе,  ведем умные разговоры о внешней и внутренней политике и нужна ли нам демократия.

Вдали  раздаются выстрелы, сначала одиночные, потом очередями.

«Менты в войну играют» со знанием дела произнес армянин за соседним столиком.

«Чеченца ловят» возразил второй, лениво потягивая пиво из бутылки.

Выстрелы чаще, ближе. В глазах посетителей появился испуг. Это уже не похоже на ментовские шутки. С улицы раздаются крики: «Спасайтесь! Чеченцы город захватили!»

В кафе поднялась паника, крики, суета.

Первая мысль,.. Бежать! Выскочил из кафе. Бегу. Противно визжат   пули.  Падаю. Рядам лежит мужик. Под ним лужа крови. Поднимаю голову. Надо мной возвышается боевик. В руках СВД- шка. Лицо закрыто белой повязкой. «Пошли, орел», — в голосе отчетливо прослушивается прибалтийский акцент.

Встаю, Иду. По Октябрьской уже движется колонна людей. Боевики конвоируют. Очень напоминает кадры из фильмов про войну. Рядом со мной идет  парень. Вдруг он срывается и бежит в сторону недостроенного банка, огороженного забором. Боевик вскидывает автомат, Короткая очередь. «Отбегался…», — безразлично сказал конвоир и  сплюнул.

Привели на площадь. Здесь уже куча народу лежит на асфальте как отара овец. Бандиты, увешанные оружием, стреляют, горланят «Аллах Акбар» В небе кружат Вертушки». Дом пионеров в огне. А над головами беспощадное, июньское солнце. Над «Белым домом» развевается флаг «Ичкерии». Через час нас перегоняют на площадь за здание администрации и рядом ставят бензовоз.

«Мы смертники, воины Аллаха, если что, взлетим на небеса вместе с вами»-Объявил бородатый. Расспрашивают где детские сады, организации.

Людей пригоняют все больше и больше. Притащили двух пленных летчиков. Раздался восторженный рев. С летчиков содрали погоны и начали избивать. Выстрелы не смолкают, и уже непонятно кто и откуда стреляет.  По улицам на машинах, захваченных у людей, раскатывают вооруженные бандиты, беспорядочно стреляя и горланя во все горло.  Улицы усыпаны трупами.

В 16 часов нас подняли  и погнали по Пушкинской. Кто отставал или пытался бежать, расстреливали. Идем молча, но у всех в голове вопрос: «Куда?»…И как молния :«На Куму, расстреливать!». Идем… как бараны на бойню, молча, страх сковал, парализовал и волю и способность мыслить.

Привели к больнице.   Нас сбили в кучу перед входом в больницу. На углу улиц Кочубея и Калинина появляется БТР. В руках бандита  «муха» Выстрел. Мимо! Чеченцы из-за наших спин стреляют вдоль улицы. Сделали из нас живой щит… Вояки!

Постреляли. Нас загнали в больничный двор, а там уже по всем правилам военной тактики боевики заняли оборону, устроили пулеметные гнезда, окопались. Нас долго гоняют по корпусам. Наконец загнали в главный корпус. Разместили по этажам. Один из главарей произнес речь об освободительной миссии «ичкерийского»  движения, допытывался, есть ли среди нас военные и менты, предупредил, что если власти не выполнят их требования , то каждый час будут расстреливать по 10 человек.(свое слово он сдержал;  Каждый час в подвале расстреливались люди, причем ни пол, ни возраст, ни национальность значения не имели). У нас отобрали паспорта, деньги, мобильники. Но зато разрешили звонить по городскому телефону. Так мои родные узнали о моей участи, как впрочем, и другие. В больнице было около 2-х тысяч человек, включая больных, родственников, рожениц, и нас, захваченных в городе.

Сидим на 2 этаже в рекреации как селедки в банке. Ходить, вставать , громко говорить запрещено категорически. За нарушение пуля. Сурово…Бросили несколько пачек сигарет, печенье , шоколад .Поделили по братски. Потихоньку осваиваемся , начинаем делиться впечатлениями. Уже намечаются стратеги: строятся планы освобождения, побега, захвата. В сопровождении конвоира разрешили выходить в туалет. Обживаемся. Как говорится в тесноте, но не в обиде, Не до обид…

Вечером появились журналисты (кажется из НТВ) По такому случая боевики  открыли пальбу. Шум ужасный, Впечатление кровавого боя. Журналисты, выполняя свой профессиональный долг, пригнувшись, бегут по коридору и на бегу снимают нас сидящих у стен. Об интервью речи нет, скорее бы унести ноги. К журналистам боевики относятся дружелюбно, но в репликах и взглядах отчетливо просматривается презрение и снисходительность.

Так прошел первый день.

 

Утро 16 июня

Сидим вдоль стен в коридоре, понемногу привыкаем к своему незавидному положению. Находим  родных, знакомых. Общаемся вполголоса. Обживаемся. Хождение по прежнему запрещено.По коридору идут два боевика, Жестом поднимают сидящих, Попадаю в их число и я. Ведут в подвал,  «На расстрел»:мелькнула мысль и на душе заскребли кошки. Рядом со мной   Гена Русилович. У него такие же мысли. Попрощались, обнялись и, почему-то стало спокойнее. (Гена через несколько лет умер от нервного истощения и сердечной недостаточности, ему не было и 50-ти лет). Спустились в подвал. Нас разбили попарно и приказали взять носилки. Сплошные загадки. Если на расстрел, зачем тогда носилки? Немного успокоились.  Выходим во двор в сопровождении конвоиров . Во дворе  лежат трупы, убитые боевики — отдельно. Бросились в глаза летчики и молоденькая девочка. У летчиков на груди и в паху бурые пятна крови , а девочка, лет 15, голая , на животе повязка после операции , а в раскрытых глазах …недоумение.

На нас надевают белые халаты и приказывают носить трупы в морг. Несем… По нам стреляют с телевышки,  и боевик отстреливается , нас прикрывает.

Слава богу, ни в кого не попали. Оказывается, больница окружена, и мы все под прицелом. А боевики нас защищают. Парадокс!

Перенесли трупы в морг, и обратно в здание главного корпуса.  Здесь обстановка изменилась. Чеченцы заняли позиции у окон и всерьез думают об обороне. Нервы у всех напряжены; кто думает о спасении, кто о побеге, а кто прощается с жизнью. Боевики с виду спокойны. Иногда постреливают , скорее для порядка. Нас вроде не замечают, настроение у них бодрое. Приходили: Кашперовский и еще какие то политики, успокаивали, обнадеживали, Кашперовский «дал установку». Пошли слухи о переговорах, о скором освобождении. А вскоре зачем –то отключили воду и свет.

Вечером беседую со своим охранником, рыжим чеченцем лет 50-ти. Вид у него, в отличие от молодежи, прямо сказать не боевой. Беседуем как земляки, без злости . Охранник постоянно оглядывается по сторонам . Я догадался: боится своих. Разоткровенничался. Воевать ему не хочется, но у него дома два сына и если бы он не пошел, взяли бы их.

Он живет в Наурском районе и к русским у него отношение нормальное. Я заметил, что действительно, ему воевать не хотелось, стрелял от не целясь и то когда рядом находились его соратники. Забегая вперед, скажу, что во время штурма он был убит. Не зная почему, но мне он был даже симпатичен, и его смерть меня  огорчила, хотя с другой стороны, его сюда никто не звал.

Так прошел второй день, день ожиданий и надежд…

У меня от долгого сиденья на цементном полу разболелась спина и я упросил своего охранника разрешить лечь головой в палату, а ногами в коридор .Он внял моим просьбам и милостиво разрешил. В палате были полы из линолеума.  Это было верхом блаженства ! Под утро я заснул.

А утром…

 

17 июня  5 часов утра.

 

Проснулся я от сильной стрельбы и криков боевиков. « К стенам! Лежать!». «Ну, началось» подумал я «расстреливают!» Ничего не соображая бросился в палату, спрятался за дверь , инстинктивно прикрыл голову, неизвестно откуда взявшейся подушкой, и бессмысленно начал читать молитвы, прося Бога о спасении…Это был  страх!

Через несколько минут послышались новые команды. «К окнам! Хватайте простыни и машите! Орите, чтоб не стреляли!»

Люди бросались к окнам , хватали простыни, полотенца, махали ими, что то орали, А снаружи сыпались пули, летели снаряды, и один за другим падали беззащитные люди. На полу, стенах  и даже на потолке  появились пятна крови. Первые мгновения все были охвачены ужасом. Никто ничего не соображал, Спереди стреляют, сзади чеченцы…

Страх парализовал волю, пропала способность что-либо соображать. На моих глазах люди сходили с ума.  Мужчина сидел на разбитом плафоне, не замечая что ранен,  обхватив руками голову, бессмысленно бормотал  что-то несвязанное.

Молодой парнишка, который только что стоял рядом со мной валялся на полу с дыркой в голове. Кругом битые стекла, Кровь. Крики о помощи , проклятья, мольба. Стреляли со всех сторон. Стреляли из автоматов, гранатометов ,  из всего что могло стрелять сея  смерть. Боевики, прячась за наши спины, расстреляв рожок, уходили в глубь, чтоб перезарядить автомат и вновь, прикрываясь нами стрелять. Тех, кто пытался отойти от окна, расстреливали там же. Положение было безнадежным . Смерть настигала повсюду. Этот ад продолжался до полудня.

Все-таки странное создание человек. Ко всему привыкает, и даже смерть становится обыденным явлением,

Прошло не более получаса с начала «штурма», а люди уже к нему привыкли.   Сначала ужас сменило тупое безразличие к своей жизни и чужой смерти, а затем произошло самое неожиданное: симпатии обреченных обернулись в сторону бандитов. Люди вдруг увидели в них своих защитников. Кажется, это называется «Скандинавский синдром». Мы просили их защитить нас, требовали оружие, чтобы самим защитить себя.

А уничтожение людей продолжалось. Свистели пули, в окна влетали снопы огня, выплюнутые из огнеметов, рвались гранаты, горела крыша, но нам было уже все равно. Мы поняли: «обречены…»

Огонь прекратился так же внезапно, как и начался. Наступила тишина. И эта наступившая тишина испугала нас сильнее, чем шум боя своей зловещей неизвестностью. Мы напряглись в ожидании чего-то неотвратимо страшного и рокового.

Постепенно  пришли в себя и огляделись. Зрелище было ужасным! Все было завалено битым стеклом, кусками штукатурки, рваными простынями, окровавленными бинтами и, неизвестно откуда взявшимися бутылками и шприцами. Стонали раненые. Окровавленные трупы заложников и боевиков валялись вперемежку. Застывшая кровь бурыми пятнами покрывала пол. С потолка сосульками свисали человеческие мозги. Но никому до всего этого не было дела. Мы смотрели на эту картину с тупым равнодушием, еще не осознавая что штурм уже закончился, стрельба прекратилась и мы живы…Мы не о чем не думали, да и о чем было думать в те минуты?

Начали наводить подобие порядка. Оттащили трупы  в сторонку, раненых разнесли по палатам, мусор сгребли в кучи, что б под ногами не валялся.  И началось томительное ожидание, Что  будет дальше?

Врачи, не покладая рук,   лечили раненых, не выбирая, заложник это или   террорист. Последние боевой дух поутратили. Закончились наркотики, да и потери у них были: значительные- 30 убитых и десяток раненных. К нам стали относиться более миролюбиво. Разрешили ходить по всему этажу, свободно общаться друг с другом.

Молоденький санитар Игорек, как ласково его все называли, с белым флагом парламентера беспрерывно ходил от нас к властям. Он был посредником в переговорах между террористами и властями. От него мы узнавали скупые новости с «большой земли». А новости были неутешительные…

Командовал операцией министр внутренних дел  (теперь бывший) генерал Ерин, не обладавший ни опытом ведения переговоров с террористами, ни большим умом, и не имевшим (это мои предположения) никаких полномочий.

Премьер-министр г… Черномырдин желая сделать «как лучше» уговаривал по прямой связи «Шамиль, ты там поаккуратней». Получилось «как всегда».

Президент заседал «шестеркой» в большой «семерке» в другой стране.

Террористы  наглели и выдвигали все новые требования, одно нахальнее  другого.

Мы были предоставлены сами себе, Расходный материал, Пища для журналистов.

 

18 июня  4 утра

 

Не спится…  Нервное напряжение не способствуют здоровому сну. Смотрю в окно, пользуясь  поблажками, которые нам были даны после «Штурма» .Светает. Вдруг газон, окружающий корпус стремительно пересекают серые тени. Их почти не видно. «Альфа»:- прошептал сидящий рядом парень,-  «Теперь спасены, только молчи и не дергайся!». Несколько минут проходит в томительном ожидании . И вдруг … Тени бегут обратно. Шквальный огонь с обеих сторон. Одна из теней падает, ее подбирают и они исчезают. Все происходит в считанные секунды « Гады, предали, Они бы нас спасли, я знаю», — в  голосе соседа злость и горечь.

Его слова были недалеки от истины. Действительно «Альфа» пыталась обезвредить бандитов. Ребята «прошли» первый  этаж, поднялись на второй ,но …поступил приказ отступать. Их обнаружили .При отступлении они потеряли товарища. Операция была сорвана. Это ли не предательство!

Экстремальные ситуации, война, или стихийное бедствие, как нельзя лучше выявляет человеческие качества, как хорошие , так и омерзительные. Обнажает их и выставляет на всеобщее обозрение.

За непродолжительный срок моего вынужденного пребывания в заложниках я стал свидетелем  проявлений и высшего благородства, и подлости ,  равнодушия  и сострадания ,верности долгу и предательства.

На моих глазах врач под пулями оперировал раненого и даже будучи сам ранен не бросил операцию , пока не закончил,

Я видел, как женщины отдавали последний кусок хлеба детям.

Как под обстрелом , рискуя жизнью приносили в палаты воду.

Но я видел и другое:

Видел,  как молоденькие девочки практикантки мед училища тискались с бандитами и отдавались им за плитку шоколада.

Видел, как молодые отморозки просились в банду и оговаривали условия оплаты.

Видел как заплывшие жиром «новые русские» кайфовали на матрасах и жрали шоколад, выпрошенный  у бандитов, в то время как детишки сидели на бетонном полу и грызли корку, которую сберегла для них мать.

Многое пришлось увидеть прочувствовать, понять…

 

19 июня

Наконец что-то стало проясняться. Басаев затребовал 5 автобусов , рефрижератор для трупов, сопровождение и , самое главное, потребовал чтобы с ними поехало 120 заложников, дабы обезопасить свой проезд. Условия были приняты.

Нам принесли отпечатанные на машинке заготовки расписки очень странного содержания:  По памяти привожу текст этой расписки

 

 

 

Я гражданин  _Ф. И. О._ добровольно соглашаюсь   сопровождать  группу Басаева Шамиля. в Чеченскую   республику «Ичкерия».   Государство не   несет ответственность за мою безопасность. Подпись____________________

 

 

Комментарии, как говорится излишни…

Собрали бумажки в пакет и с лаконичной сопроводительной запиской  « пошли на …» отправили за забор.

Начали собирать добровольцев. На удивление они сыскались быстро. В основном это были беженцы из Грозного, со многими из них я был знаком. Хотел ехать и я, но друзья не пустили. Моя физиономия очень не нравилась одному из бандитов, и ребята опасались, как бы чего не вышло, хотя и за свои жизни никто из них поручиться не мог.

Наступила ночь, это была самая длинная ночь из всех, которые мы провели в заложниках. Никто не спал. Все были в тревожном ожидании. Нервы на пределе. Среди ночи в палату крадучись вошла женщина. Свистящим шепотом спросила: «Ребята, здесь наши? Там чеченцы всех режут!». Мы в ужасе замерли, прислушались. В больнице стояла гробовая тишина. Что–то непонятно. А женщина продолжала… « Ты здесь, Коля? Я тебя везде ищу… А Витечку нашего убили…». Потом подползла к парнишке, лежащему на полу, прижалась к нему и забормотала что-то невнятно. Испуганный пацан начал отталкивать женщину, но она запричитала: «Коленька, милый, не прогоняй!». До нас дошло – сумасшедшая.

Успокоили пацана, чтоб не шумел. Женщина затихла и больше не произнесла ни звука.   Утром я эту несчастную увидел в коридоре. Она сидела на полу с бессмысленным  взглядом и обмякшей фигурой. Позже я узнал, что у нее убили мужа и сына.

 

 

20 июня

Утром новые проблемы. Водители автобусов отказываются ехать. Впрочем, их можно понять. У всех семьи, дети. И жить хочется. Пытаются найти  замену  водителей в среде заложников. Никто из наших никогда не водил автобус.

Все таки нашлись отчаянные мужики и согласились вести на свой страх и риск. Русский Авось сработал !

Нам вернули документы, которые у нас отобрали при захвате , поострили в коридоре и по одному стали выпускать.

Ребят из группы сопровождения куда- то увели и больше мы их не видели. Не пришлось с ними попрощаться. На выходе сидел возле пулемета боевик и вежливо предупреждал, «Осторожно. Заминировано».Какая предусмотрительность!!!

На улице проходили сквозь оцепление из военных и милиции, Наверное следили чтобы в наши ряды не затесались боевики… Ни радости , ни восторга на наших лицах не было видно…Только смертельная усталость и боль..

 

Последний удар

Я шел сквозь строй солдат, не замечая ни летнего солнца, ни зеленой травы, ни лиц… Обида и горечь сжимали сердце. И вдруг слышу голос соседа по квартире – « Волоха! Привет! А мы Санька схоронили!» Тупо смотрю на него ничего не понимая .

«Какого Санька?»-

« Да брата твоего…»

Он еще что-то говорит, но я уже ничего не соображаю.  Голову окутал  туман, перед глазами поплыли круги, и я провалился в бездну…

Возвращение

Постепенно прихожу в себя. Начинаю соображать.

Меня под руки ведут две женщины —  соседки. Подходим к дому. Навстречу бегут жена с дочкой. Окончательно прихожу в себя.

«Слава Богу, Живы !

Перед дверью жена приказывает снять всю одежду. Оказывается я пропитался запахом трупов .Раздеваюсь догола на лестничной площадке Вещи относятся на помойку. Долго моюсь в ванне, несколько раз меняя воду. Вода почему-то черного цвета. Наверное, я здорово пропитался мертвечиной и гарью.

Дома!